Катерина Джеймс - Одуванчик: Воспоминания свободного духа

И тут я обнаружила, что ноги мои снова принесли меня в винный магазин. Но вот беда, терпеть ненавижу вкус спиртного. Я купила то ли дешёвый сладкий портвейн, то ли бутылку приторно–сладкого франгелико и выпила её тут же залпом в надежде заглушить раздирающую меня печаль. Мне пришла в голову идея сходить к гипнотизёру, чтобы он стёр из моего сердца все воспоминания, связанные с Джозефом.

За следующие три месяца печаль съела во мне пятнадцать фунтов и моя работа модели почти сошла на нет. Вильгельмина продолжала присылать мне запросы на интервью, но вырос новый урожай юных красавиц, на целых десять лет меня младше и не с худшими портфолио, чем у меня. Как моё желание бороться за своего мужа, так и средства к существованию стали иссякать. Пришла необходимость всё срочно менять, вырваться из стрессового положения.

У меня всегда была любовь к свежим цветам и талант составлять букеты, и я предложила себя шикарному цветочному магазину LaCienega на Мелроуз—Авеню. У них наибольший выбор всяких экзотических цветов, и я подумала, что это разнообразие немного утешит меня. Я хорошо помнила то чувство, когда получала букеты от романтически–настроенных поклонников, и с огромным удовольствием составляла букеты для красавиц и их поклонников. Казалось, каждый сколько–нибудь симпатичный мужчина в Голливуде обычно часто посещает цветочный магазин, но, к сожалению, все они уже были кем–то заняты.

Там, среди цветов, со мной произошла невероятная история. Помните, я рассказывала вам о моей теле–влюблённости в Коннектикуте? Да–да, в д-ра Дэна Стюарта, доктора из мыльной оперы As the World Turns? Когда лёгким ветерком его занесло в наш магазин за дюжиной роз, я почувствовала себя ланью в свете прожекторов. Он даже не догадывался о благодарной роли, которую сыграл в моей путанной жизни в Коннектикуте, или о нашем романе, проигранном в моей голове с Джоном Рейлли, который был слишком искренен для мыльной оперы, слишком тёплым и отзывчивым, и даже, немного кокетливым. Я повязала дополнительную ленточку вокруг его букета роз, и он покинул наш магазин полностью уверенным, что прежде мы где–то встречались. Я так никогда и не набралась храбрости отослать ему то письмо. И оно возможно до сих пор хранится за подкладкой моего зимнего пальто, которое я отдала на бедность несколько лет назад.

Моя работа и длительное лечение у психоаналитика привели меня к счастливому концу моей обеденной драмы. Я всё ещё продолжала посещать доктора Дешлера, но вместо обычных приёмов в его кабинете, мы стали встречаться с ним в небольшом кафе напротив «Кедров Синая». В один из наших полдников я набросилась на гамбургер и жареную картошку, как какая–нибудь прожорливая свинка, и тут доктор Дешлер и спрашивает меня:

— Откуда вы знаете, что еда не отравлена?

Я с минуту задумалась. Давно такого со мной не происходило, чтобы я не рассмотрела чистая ли тарелка или вилка. Думаю, я с ним чувствовала себя в безопасности. Ничего плохого не могло случиться со мной, пока я была рядом с доктором Томом. Мой страх быть отравленной оказался воплощением неестественного чувства паники. Страх прошёл с исчезновением из моей жизни моего мужа. Мой внутренний голос продолжал вопить:

— Ты нахватала кучу бактерий!

Ну вточь, как та добрая женщина с горячей линии отравлений: «Даже попробовав чуть–чуть, это может убить вас, милочка».

После двух лет посещения доктора Дешлера, и с исчезновением из моей жизни Джозефа, я, наконец, стала нормально питаться без того, чтобы сразу бежать и выташнивать всё съеденное.

После продолжительного скрытого алкоголизма моя эксцентричная тётя Клэр сдалась. Она умерла в шестьдесят пять от цирроза печени. Никто не подумал сказать мне об этом, но и моя бабушка Хелен умерла тоже. Альцгеймер постепенно убил её. Мой несчастный двоюродный брат остался теперь в одиночестве в нашем разваливающемся, зарастающем плесенью доме.

На похороны Клэр Блейк одел свою не терпящую возражений матушку в её любимые меха белой лисицы и придал её лицу выражение стареющей роковой женщины. Вместо того чтобы уложить её в гроб, он подпёр тело и обложил его её пышными трофеями и фотографиями, запечатлевшими её театрально–гламурное прошлое. Сцена, достойная хичкоковского Psycho.

Блейку достался не только огромный дом, но и большая сумма денег, но он понятия не имел даже как, например, заботиться о себе, не говоря уже о том, что делать со свалившейся неожиданно на него жизнью. В свои тридцать три он был всё ещё девственником, и начал ходить на Сансет–Стрип в надежде с кем–нибудь познакомиться. Он быстро стал популярным среди местных торчков, и они познакомили его с удивительным миром кристаллов меты и кокаина. Дом над Сансетом, который раньше был оазисом, стал теперь постепенно разворовываться постоянно приходящими и уходящими нарками, независимо день это был или ночь. Блейк снял со стен мамины портреты и стал тушить о холст окурки, составляя из них огромные пирамиды. Если не брать в расчёт всю неприятную сторону всего этого, думаю, где–то в глубине души он понимал, что она сыграла с ним злую шутку, отобрав у него жизнь.

Его агония длилась шесть месяцев. В Санта–Монике он познакомился с юной женщиной, которая села за руль его Мерседеса. Она оказалась слишком нагруженной, чтобы различать цвета светофора, и на скорости шестьдесят миль они врезались в панелевоз. Судьба повернула всё так, что Блейк спас жизнь этой незадачливой вознице. Непривязанного ремнями безопасности, его швырнуло между рулём и девушкой, и, сделав последний вдох в своей жизни, он сыграл роль подушки безопасности — девушка отделалась испугом, а мой двоюродный брат умер мгновенно. Грустно становиться, когда думаешь, что даже довезти свою первую женщину домой ему не удалось.

Мой отец всегда хотел контролировать тот дом на Озета–Террас. Несколько лет до этого Клэр предлагали за него свыше одного миллиона долларов, но его сварливая сестра отказалась продавать. Мой отец хотел получить свою долю, и между ними шли непрекращающиеся, бессмысленные с моей точки зрения, препирательства. И вот когда Блейк внезапно погиб, отец держал его смерть некоторое время в тайне, и я узнала о ней только спустя два месяца.

В кратчайшие сроки моему отцу удалось очистить от грязи дом, и он продал его первому же покупателю.

Никто в моей семье никогда не упускал своего шанса, если была даже малейшая возможность. Помню, последний раз, когда я там была, все чулки моей покойной бабушки всё ещё висели на вешалке для полотенец в её ванной комнате. Мой отец принёс сложенные вчетверо гигантские мешки для мусора и загрузил в них доступные всем сокровища. Он сказал, что отвратительно, когда все соседи начали копаться в её закромах. Он причитал, что они были там три дня и три ночи, и некоторые из них действовали право очень быстро. Я промолчала, что хотела бы первой нырнуть в них. Думая о замечательном сервизе в стиле нуво моей бабушки и её элегантном столовом серебре, которое она вынимала из буфета только по торжественным случаям, мне становилось дурно. Все её шкафы набитые восхитительными тканями, в розовый диван от одного вида которого можно упасть в обморок! Я так хотела всегда оставить его себе.