Виталий Вольф - Одна отдельно счастливая жизнь. Записки художника

Первая мысль была – розыгрыш. Но в голосе звонившей дамы чувствовались дрожь и волнение. Как джентльмен, я не мог отказаться. Тем более Фурцева мне очень нравилась, впрочем, как и многим в то время, когда была министром культуры. В двух словах звонившая, а это была Ирина Абельдяева, рассказала мне всю историю откровенно. Когда все провалились, переложили на нее ответственность за успех проекта. До открытия оставалось полтора месяца.

Мне как раз тема была очень близка, я люблю декоративность фольклора. А то, что в основе должно лежать именно русское народное искусство, я решил без раздумий, ибо что еще могло быть более интересным в Америке, чем русский фольклор. Его декоративность понятна всем, но пока используется плохо, неумело и крайне редко. Хотелось показать, что фольклор может звучать современно и мощно.

Я сделал три эскиза под грифом “Масленица”. Совмещал узоры русских прялок и Малевича. На коллегии Минкульта вначале всё принимают на ура. Но затем началось: “Где же идеология? Надо ведь показать наши достижения! Надо показать нашу столицу! Кремль! Тему космонавтики! Утереть нос США!” Эксперт из Внешторга говорит: “Товарищи, поймите, это ведь люди должны покупать для себя по 75 долларов!” – “А мы отвечаем перед партией за пропаганду! Если ее не будет – головы полетят! А продажа – бог с ней, за это не наказывают!” Приняли соломоново решение: принять к печати две “Масленицы” и “Москва космическая”, но печатать каждый не 500, а по 1000 штук. А сигнатуру, подпись автора с порядковым номером, повторить. Резюмировали: “Авось пройдет!” В общем, последующие три недели я ежедневно загружался с утра портвейном или коньяком и ехал в литографскую мастерскую на улице Вавилова, чтобы, распив с работягами и подняв им настроение, печатать свои плакаты срочно вне очереди. С трудом, но успели к сроку.

Доложили Фурцевой, что все хорошо, все готово, на радостях устроили роскошный банкет для узкого круга. Было несколько дам-референтов и главэксперт Управления ИЗО Эрих Николаевич Дарский. За столом чиновники оказались милыми, простыми и остроумными людьми. Я не переставал удивляться перемене характеров. Хохотали беспрерывно, все были в ударе. Однако радость оказалась преждевременной.

Финал всей этой затеи оказался столь же советским, как и начало. Узнал я об этом через месяц случайно, попав на какое-то совещание, где выступал директор Художественного фонда СССР товарищ Подкладкин: “Моя вина, товарищи, не учел я коварства американцев! Первые 500 штук сюжета «Масленица» продавались, как газеты. Когда всё продали, я запустил второй тираж с теми же номерами сигнатуры. Думали, никто не заметит! И вот, представляете – где-то уже через час, как мы начали, нагрянула полиция. И нас, кто был там, вместе с тиражом этим, всех арестовали за нарушение их законов. Дескать, обманываете коллекционеров, повторяете сигнатуру. Откуда же нам было знать! Пришлось вызывать консула, он извинялся. Но торговать впредь запретили, подвели мы Екатерину Алексеевну, конфуз получился!” Все посмеялись: “Что поделаешь, это наше, родное”. Я понял, что мое, авторское огорчение от потери интересного проекта никто здесь и не поймет. Никакой советской гордости у нашего руководства не было. Влипли в позорную историю и ничуть не расстроились. Сэкономили несколько рублей на зарплате художника и потеряли сто тысяч долларов. Всё как всегда.

Где-то в конце шестидесятых меня пригласили сделать макет “Журнала мод”, издаваемого Общесоюзным Домом моделей одежды. Редакция журнала помещалась на верхнем этаже здания ОДМО на Кузнецком. Возглавляла ее Вера Кирилловна Склярова, внешне суровая, но очень знающая и передовая по своим взглядам женщина; ей удавалось в условиях всеобщих запретов и допотопной полиграфии выпускать неплохой, в общем, журнал. Меня попросили попробовать как-то освежить журнал, сделать его более современным, найти новые подходы к обложке, к фотографии, к стилю. В Доме моделей очень сильны были старые советские традиции. Так, например, манекенщицы подолгу застывали перед камерой, чтобы не испортить кадр – пленка отпускалась строго по плану, по нормативам. Вместе с молодым фотографом Лешей Спиваком мы впервые начали снимать модели в движении. Нас поддерживал фоторедактор Борис Буристов, и результат сразу же сказался. Новая “острая” обложка и “модульный” макет вызвали восторг худсовета. Председатель Олег Кулиш (брат известного кинорежиссера Саввы Кулиша) даже предложил мне тут же вступить в Союз журналистов. Позднее познакомился с модельерами ОДМО, очень известными художниками Галей Гагариной, Леной Стерлиговой, Аней Трофименко. Особенно запомнилась, конечно, встреча с восходящей звездой Дома моделей Славой Зайцевым. Мы как-то сразу нашли с ним общий язык, общих кумиров. Я был у Славы в его только что полученной маленькой квартирке на улице Маркса-Энгельса. Помню поразивший меня чисто белый интерьер с букетами белых цветов в белых вазах. Впервые у Славы я увидел огромные, роскошные монографии Бакста и Климта. Разглядывали и смаковали каждую страницу. Это были подарки Пьера Кардена, первым оценившего необыкновенный талант Вячеслава Зайцева. Позднее Слава приезжал ко мне на Остоженку, консультировал работу над плакатом “Советская мода в Монреале”. Помню его гениальные “летящие”, легкие рисунки того времени, плакат к спектаклю “Вишневый сад” в Берлине, где он делал костюмы. Он был в первые годы творчества скорее поэт, чем деятель моды, экрана или бизнеса. Что ж – всему свое время.

В начале восьмидесятых Светлана Ставцева, главный художник известного в те годы по всему Союзу Омского театра драмы, пригласила меня поработать. Там же работал и ее муж, известный театральный художник и мой друг по учебе в МСХШ Николай Эпов. Так что собиралась хорошая компания, нельзя было не попробовать. Омск поразил сибирскими морозами под 40 градусов и красивым старинным зданием театра. Когда начал отсматривать спектакли, удивление еще больше возросло. Таких эмоциональных, захватывающих постановок в Москве я как-то не видел. Мастеров, казалось, было много, а страсти, открытого чувства – не очень. Первые спектакли: “Двое на качелях”, “Орфей спускается в ад”, “Царская охота” помню до сих пор. Дуэт Тани Ожиговой и Николая Чиндяйкина – это живая жизнь на сцене. Красавица Ожигова воплощала пылкость и страсть, Николай – внешнюю сдержанность при глубокой внутренней эмоциональности. Но главное, все актеры жили как бы в одном ключе. Чонишвили, Лобанов, Ицков, Алексеев – я сразу запомнил неизвестные тогда в Москве имена. У Николая и Татьяны бывал дома – прекрасная обстановка чистого искусства, поэтическая и возвышенная. Я думал: как оторвана Москва от всей страны, сколько энергии у нас уходит в пустоту! Мне хотелось сделать что-то полезное для этого театра, для Омска – серого, замершего, но не сдающегося. Первая же серия плакатов, появившаяся на стендах города, вызвала живой интерес: их сдирали со стен и вешали дома. Появилась хорошая статья в газете “Молодой сибиряк”, затем – в московской “Театральной жизни”. В целом я сделал для Омского театра около 40 плакатов за 8 лет.