Павел Вощанов - Ельцин как наваждение [Записки политического проходимца]

Прежде я с радостным чувством ждал Новый год. В этот раз не до того. Устал чертовски. Декабрь выдался настолько напряженным, что к концу его ни на что не осталось сил. Дважды летал на Кавказ – в Нагорный Карабах и в Южную Осетию. В середине декабря в Алма-Ате была встреча глав одиннадцати союзных (пока еще союзных) республик, на которой принималась Декларация о присоединении к Беловежским соглашениям. На нее, кстати сказать, по поручения Гамсахурдиа из Грузии, где уже вовсю бушует гражданская война, прилетел мой друг, вице-премьер Гурам Абсандзе. Я доложил Ельцину об его присутствии в зале, где проходило заседание, но тот сначала отреагировал вопросом: «А что он тут делает?», а после предложил грузинским представителям, если те желают, «посидеть и послушать». А закончился политический год 30 декабря, и отпраздновали мы это событие в Минске, где состоялся первый саммит руководителей СНГ, скорее ритуальный, чем деловой.

Вернувшись домой, думал: хоть в последний декабрьский день уйду с работы немного раньше. Не получилось – до вечера готовил для прессы материалы, разъясняющие позицию президента России по переходу в наступающем году к неконтролируемым ценам и зарплатам. Одному богу известно, что нас ждет. Нутром чувствую – жизнь легче не станет.

Осень 1991 года выдалась тяжелейшей для страны и невыносимо тяжелой для ее населения. Горбачев, не имея реальных рычагов управления, не предпринимал, да уже и не мог предпринять ничего для исправления ситуации. Ельцин едва ли не каждодневно обвинял его в бездействии, заявлял, что Россия будет самостоятельно переходить к рынку, и требовал раздела общесоюзной собственности. А тут еще правительство Силаева подлило масло в огонь – заявило, что введет в обращение собственную валюту. Население занервничало: что будет с нами и с нашими сбережениями?!

А потом были «похоронные» Беловежские соглашения и уход Горбачева в отставку. Думали, станет лучше – не стало. Ситуация еще более ухудшилась. В России появились признаки экономического хаоса и социальной паники. Промышленность разбил паралич – остановились многие предприятия. Полностью парализована работа колхозов. Банковская система дезорганизована. Инфляция галопировала, и рубль обесценивался буквально с каждым днем. С прилавков магазинов в одночасье исчезли практически все промышленные товары. Запасы продовольствия в стране оказались исчерпанными. Произошло доселе казавшееся невероятным – в стране возникли перебои с хлебом, молоком, картофелем.

Ельцин в этой критической ситуации демонстрировал решительность и уверенность. Кредит доверия был еще не растрачен – россияне терпели, ждали, надеялись.

В похмельной полудреме провалялся на диване весь первый день наступившего года. Сегодня, 2 января, подгулявшая страна еще продолжает праздновать, а я уже на трудовой вахте. Хотя, надо признать, стоять на ней нет ни малейшего желания. Да и нет сейчас в этом никакой надобности, ибо в политике кратковременное затишье, а российская журналистика, выпивая и закусывая, ничем государственным не интересуется. Так что сижу у себя в кремлевском кабинете и не знаю, зачем тут сижу.

Чтоб хоть как-то скоротать время, просматриваю предновогоднюю прессу. А в голове свербит крамольная мысль: если сейчас соберу пожитки и, ни с кем не попрощавшись, отправлюсь домой доедать новогоднее «оливье», заметят мое отсутствие или нет? Прихожу к выводу, что не заметят, и уже начинаю убирать со стола бумаги, как вдруг просыпается самый молчаливый из всех моих бесчисленных телефонов. Как же я не люблю это кремлевское чудовище, выполненное в стиле «а-ля слоновая кость» с трубкой весом не менее двух кило! С удовольствием бы проигнорировал его жужжание, но вынужден относиться к нему с должным пиететом, ибо у него над циферблатом наклеена полоска с магическим словом «Президент».

– Вот чта-а, – с трудом удерживаюсь, чтобы сходу не поздравить шефа с наступившим Новым годом, что сейчас наверняка было бы не вполне уместно. – Скоро Рождество…

– Да, Борис Николаевич, через пять дней.

Судя по затянувшемуся шипению в трубке, шеф сомневается, стоит ли дальше продолжать разговор. В последнее время мы вообще перестали понимать друг друга. Чего бы я ни сказал, все вызывает у него раздражение, а у меня от одного его голоса портится настроение. Но, видимо, что-то ему все же от меня надо, и Ельцин, помолчав секунду-другую, продолжает развивать прерванную мною мысль:

– Так вот, сразу после Рождества ко мне приедет патриарх.

– И что в этой связи от меня требуется?

Теперь трубка уже не шипит – отзывается малопонятным рыком. Мне кажется, сейчас он ее все же швырнет на рычаг, и на том бесславно завершится мое первое в этом году служение. Но не бросает, и я догадываюсь почему – его спичрайтеры, Пихоя и Ильин, уехали на новогодние праздники к себе на родину, в Екатеринбург, и ему, по всей видимости, кроме как мне, сейчас просто некому дать поручение, связанное с какой-то писаниной.

– Так вот, надо подготовить информацию: чем конкретно за последние полгода президент помог православной церкви.

– Информацию для прессы?

– Для моего разговора с патриархом. Но после передадите в прессу. Составьте такую, понимаешь, шахматку, – кто-то убедил Ельцина, что суть любого вопроса можно изложить в виде таблички, что она гораздо нагляднее любого текста и требует меньше времени на изучение, – чтоб по горизонтали были церковные проблемы, а по вертикали – мои распоряжения, направленные на их решение.

– По вертикали и по горизонтали, это мне понятно. А что должно быть в полях таблицы?

– Внутри, что ли? – интонации в голосе президента представляют причудливую смесь удивления и раздражения. – Там должны быть конкретные результаты моих распоряжений: что восстановили, что построили, что… ну, и так далее.

Поручение получено. Без вдохновения, но приступаю к его выполнению. Самое простое – узнать про распоряжения Ельцина, в которых хоть как-то затрагиваются имущественные интересы церкви. Об этом можно поинтересоваться у Илюшина (иногда мне кажется, что о деятельности президента он знает много больше, нежели сам президент). Кое-что могут сообщить в канцелярии. Думаю, Семенченко не откажет в помощи. Про церковные запросы, устные или письменные, может поведать Суханов, он наверняка в курсе. Так что с вертикалью и горизонталью злополучной шахматки особых проблем не будет. Самое сложное – заполнить ее поля: в какие конкретно добрые деяния воплотились обращенные к церкви президентские милости.

Учитывая, что государева казна в данный момент пуста, а на кошельки вконец обнищавших прихожан у церковников надежды еще меньше, они занялась самым что ни на есть мирским и потенциально греховным делом – коммерцией. Что-то берут на внутреннем рынке, что-то продают на внешнем. А кто о таких операциях должен знать больше других? Российский министр внешних экономических связей. Поэтому мой первый звонок – давнему товарищу Виктору Ярошенко, ныне сидящему в этом кресле: