Павел Вощанов - Ельцин как наваждение [Записки политического проходимца]

Что ж, не торопиться, так не торопиться. Пойду к себе и посмотрю на лентах информагентств, нет ли чего о сегодняшней встрече. Вдруг мой горбачевский коллега уже что-то им передал. По пути к себе встречаю в коридоре Суханова. Тот сияет, как начищенный медный пятак:

– Наконец-то!

– Вы о чем, Лев Евгеньевич?

– Горбачев капитулировал!

– Откуда такая информация? Илюшин только что сказал, что встреча еще не закончилась.

– Закончилась, не закончилась, – да какая теперь разница?! Уже все решено! Или у тебя еще есть сомнения?

Сомнений у меня уже нет. Они сгинули в снегах Беловежской пущи.

…В сегодняшней России трудно отыскать серьезного политика, который бы публично высказывал удовлетворение гибелью СССР. Все говорят о ней как о трагедии, в основе которой некая историческая неизбежность. Одни объясняют ее системным кризисом административно-бюрократической системы, проигравшей экономическое соперничество с капитализмом. Другие указывают на холодную войну и связанную с ней гонку вооружений, обескровившую советскую экономику. Третьим обреченность СССР видится в том, что рано или поздно Кремль вынужден был отказаться от репрессий, на которых зиждилось тоталитарное государство. Четвертые утверждают, что всему виной Брежнев, засидевшийся в Кремле и тем самым нарушивший ротацию управленческих кадров, что и привело к вырождению системы. Высказываются и более экзотические версии, основанные на существовании мирового заговора против страны Советов: кто-то обвиняет в злонамеренном предательстве Горбачева, кто-то – Ельцина, кто-то – обоих разом.

Со временем споры вокруг событий начала 90-х годов утратят ожесточенность, а после и вовсе переместятся в область сугубо профессиональных историко-политологических диспутов. Так будет хотя бы потому, что в обществе станут преобладать поколения, не знавшие СССР и не испытывающие из-за его гибели ни радости, ни сожаления. Но это в будущем, а пока вопрос «Можно ли было сохранить Советский Союз?» все еще мучает многих и в самой России, и в ее ближнем зарубежье.

Было бы не удивительно, если б Союз разрушили малоопытные, но одержимые социальными новациями радикалы-антикоммунисты. Но он пал жертвой ставших президентами лидеров региональных компартий. То есть тех, кто доселе верой и правдой служил ленинско-сталинской доктрине унитарного государства, долгие годы кормился от нее и призван был оберегать как зеницу ока. Происходившее в ту пору иначе как нонсенсом не назовешь: в необходимости сохранить СССР Михаилу Горбачеву приходилось уговаривать не идейных противников, а людей своего круга, еще не так давно позиционировавших себя как убежденных сторонников политики перестройки. Партийно-бюрократическая система поедала самое себя.

В дореволюционные времена среди русских купцов бытовала поговорка: «Голове подсказывает карман». Как ни удивительно, но, разваливая советскую империю, демократически избранные главы союзных республик (еще раз замечу: почти все они в недавнем прошлом возглавляли региональные компартии), сами того не понимая, руководствовались этой стародавней формулой купеческой рациональности. Их головам тоже подсказывал карман. А подсказывал он, в общем-то, незатейливую мысль: если сохранится союзное государство с его бюрократией, тогда Горбачев и его люди сформулируют правила, по которым повсеместно будут осуществляться рыночные реформы, стержнем которых является приватизация.А что это значит? Что большая часть собственности, ее самые лакомые куски окажутся в кармане у ставленников союзного Центра.

Лишь только дело коснулось дележа всего того, что было создано трудом многострадального советского народа, между коммунистическим Центром и, по сути, все еще коммунистическими региональными элитами возникло неразрешимое антагонистическое противоречие. Лидеры Центра продолжали руководствоваться обветшалыми догмами, тогда как продвинутые регионалы уже мечтали о рынке «для своих». Их интересы не сводились к общему знаменателю. В этом смысле СССР был обречен.

А что было в головах у людей из низов? Происходившее в стране обескураживало, причем даже тех, кому был не по душе «братских народов союз вековой». Люди не могли понять, что происходит: большинство на референдумах голосует за сохранение Союза (даже Украина, и та «за»), а он рассыпается, как карточный домик, и непонятно, по чьей воле и чьей вине. Но это еще не самый главный парадокс того времени. Был и похлеще – среднестатистический советский гражданин, уже размечтавшийся о собственности, но не имевший к ее дележу ни малейшего отношения, с одной стороны, боялся распада страны, а, с другой, надеялся, что после того, как «от нас отвалятся все нахлебники», жизнь станет богаче. В умах воцарилась сумятица. Она и развязала руки правящим верхам, одержимым дележом собственности. В этом смысле СССР был обречен.

Правильно говорят: ждать и догонять – хуже некуда. Вот уже три часа томлюсь в ожидании известий из приемной Горбачева. Сижу и ничего не делаю. Не потому что не хочу – не могу. Не думается, не пишется, не читается. Хоть ты меня убей! Чтоб чем-то себя занять, перебираю ксерокопии статей из разных газет и журналов, которыми Валентин Сергеев, руководитель отдела информации, доставшегося нам в наследство от Совета Министров РСФСР, каждодневно заваливает президента и его помощников. Иногда он копирует всю статью, иногда только ту ее часть, на которую считает нужным обратить внимание руководства. При этом копии распечатывает на огромных листах формата А2 с двукратным увеличением текста, будто все мы тут подслеповатые старцы. К чему этот бессмысленный труд и расход бумаги, непонятно. Нам каждое утро на стол кладется увесистая пачка свежих газет и журналов. Хочешь узнать, о чем пишет пресса, возьми да почитай. Если не сами заметки, так хотя бы заголовки. По крайней мере, будешь иметь собственное мнение, а не то, что тебе подспудно навязывает демонстрирующий служебное рвение маленький столоначальник. Что касается Бориса Николаевича, то он с некоторых пор вообще не берет в руки газет. О публикациях в них ему докладывают, причем с комментариями, соответствующими эрудиции и интересам докладчика.

Казалось бы, еще только пять часов вечера, а над Кремлем черное ночное небо с тускло мерцающими холодными звездами. Днем прошел сильный снегопад, и теперь по залитой электрическим светом и искрящейся морозными брызгами Ивановской площади, попыхивая выхлопными трубами, кругами ползают две пузатые снегоуборочные машины. Сколько еще ждать? Час? Два? Или вообще до первых петухов? Да и дождусь ли? А то ведь иной раз бывает у нас и такое – вышел шеф с переговоров усталый, сел в машину, а охранник, словно змий-искуситель, нашептывает: вам, Борис Николаевич, необходимо отдохнуть, расслабиться. Мы его ждем – не дождемся, а он уже где-нибудь на теннисном корте, или в бане, или на охоте, или еще где. И все наши планы летят в тартарары. До завтрашнего дня. А может, и до послезавтрашнего.