Павел Вощанов - Ельцин как наваждение [Записки политического проходимца]

– Нет, но…

Отмахнувшись от меня, словно от надоедливо жужжащей мухи, шеф поворачивается к Югину:

– Ну что, Виктор, вы тоже считаете, надо ехать?

Югин не просто согласно, а, я бы сказал, размашисто кивает в ответ. В этот момент он чем-то напоминает пацана у витрины спортивного магазина, возбуждено отреагировавшего на многообещающий вопрос родителя: «Ну что, Вить, ты считаешь, нам именно этот велик надо брать?»:

– Конечно, Борис Николаевич, обязательно надо ехать!

– Вы так считаете? – теперь я уже абсолютно уверен, что он для себя все решил, и обращенный к Югину вопрос – это не более чем поддержание застольного разговора. – Хорошо. Давайте готовиться.

Поздно вечером упавший с моей души камень окропляется красным вином, которое русский депутат Югин тайно реквизировал из погреба турецкого предпринимателя Али Шена, якобы в качестве не полученной с Турции контрибуции за войну 1877 года. И как же нам сейчас хорошо! В тишине! В покое! Ни о чем не думая и ни за что не тревожась! Даже уезжать не хочется. Хотя долго нам тут гостевать не удастся. Во-первых, Югина ждут в Верховном Совете, а мне надо поскорее вернуться в Страсбург и к приезду Ельцина окончательно утрясти программу его визита. А во-вторых, Коржаков нам просто не позволит тут долго засиживаться. Он пока ничего не говорил, но в его глазах и без слов читается недовольство: мол, решили свои вопросы, и будьте любезны!

Перед отъездом попрощаться с шефом не удается. Охрана не пускает под тем предлогом, что он-де еще спит. Что ж, нельзя так нельзя. Хотя трудно поверить, что в девять утра Ельцин еще в постели. На моей памяти такого отродясь не бывало. Так что, скорее всего, просто получили приказ не пускать. Мы с Югиным тут, в «Красных камнях», не более суток, а я уже успел почувствовать, что наш милый Саня, Саша, а теперь уже Александр Васильевич с вдохновением вживается в роль верного опричника, призванного оберегать государя от неверности бояр. Человек он незатейливый, а потому и начал с незатейливого – сменил тон своего общения с коллегами.

– Значит, так: с тобой на подготовку визита полетит мой человек.

По тону – это приказ, который нельзя не выполнить. Где я возьму деньги на перелет и проживание еще одного человека – его не касается. Я сказал, ты решай. Вопрос не обсуждается.

– А с какой целью, позволь спросить, он со мной полетит?

Охранник усмехается:

– Ты что-то в вопросах безопасности смыслишь?

– Извини, об этом не подумал. А кто именно полетит? Мне надо заранее знать, чтобы успеть решить вопрос с визами и билетами.

– Полетит Валя Мамакин.

– Отлично!

И это действительно отлично. Валентин – вполне вменяемый и, что немаловажно, доброжелательный человек. Думаю, с ним будет комфортно. Тем более я ни при каких условиях не стану погружаться в вопросы охраны нашего Бориса Николаевича. Насмотрелся на мучения его бодигардов – вот уж чей хлеб полит слезами и потом!

…Неприятности начинаются на второй день после возвращения в Париж. Сначала меня огорошили известием о неожиданном визите во Францию председателя Верховного Совета СССР Анатолия Ивановича Лукьянова. Еще каких-нибудь пару недель назад об этом здесь никто и слыхом не слыхивал. Даже сотрудники советского посольства, коих мы с Ряшенцевым щедро, хотя и не вполне бескорыстно, потчевали в ресторанах аристократического Пале-Бурбона, не предполагали, что вскоре им придется обихаживать столь высокого гостя с Родины. А тут вдруг на тебе – прилетает! И надо же – в то же самое время, что и Ельцин! Понятное дело, это сразу поставило под удар все наши договоренности с Елисейским дворцом. Его генерального секретаря, который до моего отъезда в Стамбул отзывался о шефе чуть ли не как о желанном госте французского президента, словно подменили – разводит руками и произносит бесстрастным тоном привыкшего к чужому горю патологоанатома: просьба о встрече должна быть оформлена через советское посольство!

Еще более неприятный сюрприз преподносится в парламентском Страсбурге – по неведомой причине разом рушатся все прошлые договоренности с европейскими лидерами. Те демонстративно отмежевываются от предстоящего визита Ельцина. И если генеральный секретарь Совета Европы Катрин Лалюмьер делает это более или менее деликатно: «Я приму его исключительно по личной просьбе», то председатель Европарламента Энрике Барон особо не церемонится: «Я Ельцина в Страсбург не приглашал!». Но, пожалуй, самый болезненный удар наносится не политиками, а парламентской обслугой – давно заказанный и проплаченный отель, в котором обычно останавливаются приехавшие в Европарламент высокие гости, расторгает с нами договор, причем без объяснения причин.

Совещание с сотрудниками парламентского протокола, начавшееся в шесть вечера, затянулось. Скоро девять, а мы никак не можем договорится о главном: Ельцин – гость Европарламента или просто заехал полюбопытствовать? Импозантный Валентин Мамакин (его с одинаковым успехом можно принять и за заместителя любого министра, и за артиста больших и малых академических театров) сидит рядом со мной и являет собой молчаливого, но очень важного сотрудника аппарата председателя Верховного Совета РСФСР. Время от времени наклоняюсь к нему и шепчу: «Валя, не соглашайся!», и тот недовольно мотает головой. Шептать «Соглашайся!» не приходится – соглашаться не с чем. Разговор ведется в ультимативной форме:

– Господин Барон встретит и поприветствует господина Ельцина, когда тот войдет в здание и будет подниматься по лестнице… Нет, беседа в рабочем кабинете господина Барона не предусматривается… У господина Ельцина будет возможность выступить лишь перед депутатами отдельных фракций… Он сможет осмотреть Зал заседаний, но только с гостевой трибуны… Нет, ему не может быть предложено выступить… Его присутствие в Зале среди депутатов не допускается протоколом… А какие у вас проблемы с отелем? Сожалею, но этот вопрос вне сферы нашей компетенции.

Какие-то мелочи удается отстоять, но именно мелочи. По самым важным позициям, по которым не так давно не было особых разночтений, хозяева непреклонны. И вот ведь что удивляет более всего: с чиновником, который сейчас разговаривает со мной столь жестко, пару месяцев назад мы мило общались за ужином в одном из парижских ресторанов, и я слышал от него совсем иные речи: «О-о, господин Ельцин! О-о, этот визит станет большим политическим событием!». Он тогда не сразу сказал мне «да», взял паузу в несколько дней, чтобы согласовать наши договоренности со своим руководством. Но ведь согласовал же, черт его дери! Сам меня об этом после и известил! Что же за это время переменилось? Хочу задать ему этот вопрос, но тот, видимо, разгадав мое намерение, скороговоркой произносит: «Благодарю вас, господа, будем считать, что мы обсудили все, что требовалось обсудить», и пулей вылетает в коридор.