Павел Вощанов - Ельцин как наваждение [Записки политического проходимца]

– Я два раза облетел вокруг Статуи Свободы и стал в два раза свободнее!

Журналистка смеется, ей нравится этот каламбур. Он звучат вполне по-американски, а потому произведет неплохое впечатление на читателей. Ельцин чувствует, что попал в точку, и повторяет сказанное так, чтоб на этот раз услышал еще и переводчик.

…Итак, к ритуальным заклинаниям о нерешительности Горбачева, о необходимости сузить и интенсифицировать экономические реформы, об обновленном социализме, которые произносятся в любой аудитории, сегодняшний день добавил еще два – о догмах, вбитых в голову Бориса Николаевича учебником истории ВКП(б), и о том, как он, дважды облетев вокруг Статуи Свободы, стал в два раза свободнее. После приземления все это было озвучено уже трижды. Сначала на пресс-конференции, которую Боб Шварц устроил отчего-то не в офисе, а в своей городской квартире. После, там же, в квартире Шварца, в разговоре с сенатором Клейберном Пэллом. И, наконец, опять все там же, перед десятью гостями, которых супруги Шварцы специально позвали на ужин в обществе мистера Ельцина.

Кроме переводчика, нам, сопровождающим Ельцина лицам, за общим столом места не находится. И это понятно – все же не ресторан, а городская квартира, хотя и очень просторная (из окон роскошный вид на Центральный парк, что говорит об ее многомиллионной стоимости). Нам накрывают в соседней комнате, похожей на кабинет хозяина. Но поскольку между ней и гостиной нет дверей, то мы в курсе всего происходящего. Суханову такая рассадка не по душе: как бы они там шефа не напоили!

– Да что вы, Лев Евгеньевич, волнуетесь? Все будет нормально!

– Знаю я это «нормально»! – Суханов кривится и горестно качает головой. – Ему не напомнишь, так он и не закусит! А потом решаем проблемы.

Лев Евгеньевич как в воду глядит – голос Ельцина (а слышно главным образом только его) становится все игривее и игривее:

– Русский мужик, он такой, покуда хорошенько не выпьет, к еде не притронется!

За столом как-то странно смеются. Словно студенты-первогодки театрального училища – педагог велел изобразить общую веселость, аудитория изображает. Не понимаю, откуда у американцев такая наигранная манера смеха? Веселятся не от того, что и впрямь весело, а потому, что таким образом надо выказать гостю расположение.

Ужин заканчивается звоном бьющегося стекла, визгливым вскриком хозяйки и застольным назиданием Ельцина: где пьется, там и льется! Суханов, да и не только он, весь в напряжении. По лицам покидающих дом гостей трудно понять, довольны они или раздосадованы. Но провожающий их до лифта Боб Шварц явно не считает вечер неудавшимся. И это понятно – столько влиятельных особ у него в доме! Один Пэлл чего стоит. Ни много ни мало – председатель сенатского Комитета по внешним сношениям! Последним из гостиной выходит Ельцин в сопровождении переводчика Харриса Култера и хозяйки дома. Она держит шефа под руку и расхваливает на все лады. Харрис добросовестно переводит, но кислое выражение его лица никак не свидетельствует о благостных чувствах.

– Ну, как все прошло?

Суханов смотрит на переводчика с надеждой услышать хоть что-нибудь позитивное, но тот в ответ лишь тяжело вздыхает:

– Ребята, вы позволите мне дать вам дружеский совет? – Суханов с Ярошенко кивают в ответ. – Никогда не оставляйте его за столом одного. И еще (если, конечно, такое возможно): скажите ему, чтоб не допивал виски до конца. Пусть хоть немного оставляет в стакане.

– Это еще зачем?

– Затем, что стакан у гостя не должен быть пустым. Пуст, значит, еще не финиш, значит, надо налить, – Харрис молчит пару секунд и добавляет, как мне кажется, полупрезрительно: – А после посуда на столе бьется, и у хозяйки костюм залит вином.

Ночь. За окном гудит неугомонный Нью-Йорк. Ельцин, вернувшись в отель, сразу пошел к себе в номер и лег спать, а мы с Ярошенко сидим у Суханова и обсуждаем прожитой день. Не знаю почему, но Лев Евгеньевич разговаривает с нами так, будто это мы все организовываем и за все отвечаем:

– Ребята, я не понимаю, почему день должен заканчиваться ужином с выпивкой?!

– Лев Евгеньевич, вы же видели, американцы все были трезвые, никто не напился.

– Они его специально подпоили, это же очевидно!

– Господи, зачем им это надо?

– Да они тут все за Горбачева! И ваш Алференко с ними заодно! Еще тот провокатор!

В итоге бурных дебатов договариваемся, что завтра же, втайне от шефа, потребуем от «провокатора» и его дружка Гаррисона, чтоб впредь на обедах и ужинах спиртное не подавалось. Ну, не то чтоб совсем, такое едва ли возможно, в количестве, как говорится, «для настроения».

– Лев Евгеньевич, а не погулять ли нам по ночному Нью-Йорку?

– Нет, ребята, – Суханов смотрит на нас с искренним сожалением, – вы идите, а я должен остаться. Вдруг шефу что-то понадобится.

Ночью ему понадобилась пара стограммовых бутылочек виски из сухановского мини-бара. В его собственном ничего не осталось.

…Программа сегодняшнего дня еще более напряженная, нежели вчерашняя, и от этого у Ельцина с утра скверное настроение. Первое интервью в 7:15, в популярнейшей новостной программе ABC «Доброе утро, Америка!». Суханов уже подготовил шефа к выходу в люди, когда у того в номере появляется радостно улыбающийся и обильно политый заморским парфюмом Геннадий Алференко:

– Борис Николаевич, вы какой иностранный язык в школе учили?

– Немецкий.

– Помните, как будет «С добрым утром!»?

– Хутен морхен. А вам зачем?

– Там, в холле, собралось много журналистов. Будет очень неплохо, если вы выйдете к ним и поздороваетесь по-английски. Это вызовет хорошую прессу.

– Я же сказал, немецкий учил.

– Так это почти то же самое, только немного мягче: good morning!

Из лифта шеф выходит с вполне доброжелательным выражением лица, буркает свое незабытое со школьной поры «Хутен морхен» и останавливается на ступеньках, освещенный яркими вспышкам фотокамер. Толпа репортеров, действительно, немалая, человек двадцать. Ответы на вопросы не предусмотрены, но весьма затрапезного вида парень, не иначе как представляющий какое-нибудь бульварное издание, размахивает над головой свернутой в трубочку газетой и что-то выкрикивает. Харрис хмурится и не переводит:

– Пойдемте, Борис Николаевич, нас ждут на телевидении, нельзя опаздывать.

Тот хмурится:

– Что он сейчас сказал?

– Не обращайте внимания.

– Я спрашиваю, что он сказал?

Харрис, хоть и работает с Ельциным всего второй день, но, судя по всему, уже почувствовал его натуру и понял, что если тот чего-то требует, от этого уже никак не отвертеться.

– Он поинтересовался: этой ночью вы снова пили виски из пластикового стаканчика?

Ельцин резко поворачивается и быстрым шагом идет через холл к выходу. Мы едва поспеваем следом. За спиной автоматными очередями щелкают фотокамеры. Наверное, со стороны наш демарш выглядит как бегство. Но это еще полбеды. Гораздо хуже, что настроение у шефа окончательно испорчено. Боюсь, что на весь день.