Мерсия Макдермотт - Апостол свободы

Арест Николы расстроил планы Кынчева. Вместо того, чтобы обратиться к бабе Тонке, которая могла бы тайком переправить его в Румынию на лодке — берег у дома Обретеновых не охранялся, — Кынчев решил, что сумеет добраться до Румынии другим путем. Он пошел на пристань, чтобы сесть на турецкий пароход, ходивший между Русе и Джурджу. Перед посадкой каждый пассажир должен был явиться в паспортное бюро, где ему выдавали красный билетик в знак того, что его документы проверены. У Ангела паспорта не было, но друг его детства Коста Стойков, работавший в бюро, выдал ему нужный билет.

На пристани собралась толпа: в Русе ждали нового болгарского экзарха Антима, который плыл из Константинополя в Видин и с разрешения властей останавливался в каждом городе, чтобы благословить паству. В толпе были не только болгары; здесь было немало мусульманских женщин под белыми покрывалами, явившихся посмотреть из любопытства на обряды христиан; были и все евреи города, отдыхавшие по случаю субботы. В такой толпе Ангел мог бы пройти на пароход, не обращая на себя ничьего внимания, но когда он вручил свой красный билет при последней проверке перед посадкой, Али-эффенди вдруг потребовал у него паспорт. Ангел сделал вид, что ищет паспорт в карманах, потом сказал, что, должно быть, забыл его где-нибудь и пойдет поищет, но Али-эффенди заявил, что сначала отведет его в паспортное бюро и проверит; был ли у него вообще документ. В сопровождении Али-эффенди и двух заптий Ангел направился к бюро и по дороге попробовал убежать. Турки закричали и вытащили сабли, на пристани началась суматоха; вскоре Ангела окружили со всех сторон. Он остановился, достал револьвер и выстрелил в преследователей, но не попал. Понимая, что выхода нет, Кынчев крикнул: «Да здравствует Болгария!», вложил дуло револьвера в рот и нажал курок.

Обыскав его труп, турки не нашли ничего подозрительного и отдали тело Ангела отцу. Сестра Кынчева не смогла оправиться от удара и потеряла рассудок. На следующий день Ангела похоронили; за гробом шли хор, оркестр и вся молодежь Русе.

Известие о смерти Ангела быстро облетело всю страну. В местных комитетах наступила паника, люди опасались предательства. В действительности же тем дело и кончилось, турки даже прекратили следствие по делу Пенева и выпустили четверых арестованных, — очевидно, они решили, что Пенева убил Ангел.

Подавляя собственную скорбь, Левский спешил успокоить испуганные комитеты:

«Вы узнали из газеты, что А.К. покончил с собой в Рущуке и ничего на нем не найдено; мы и человека послали и узнали точно: совсем ничего! Он испугался и не знал, что делать. Имя его осталось бессмертно. Честным людям — такую смерть! Без моей подписи не верьте даже и печати! попадет человек к ним лапы и обработают! не верьте и вчерашним работникам! Потому что шпионская орда кого хочешь может обмануть, это уже бывало и бывает! Хочу верить, что и с Ангелом так было.

Не бойтесь, Братья, сыны Болгарские, такой смерти! Потому что слаще всего честная и правая смерть для всякого болгарина. Дерзость! и постоянство! Время близится, мы еще увидим свободу» [162] См.: Д. Т. Страшимиров, цит. соч. стр. 116. — Прим. авт. .

Левский считал, что Ангел погиб по неопытности и из-за приступа страха. Он мог отделаться отсидкой в тюрьме. В конце концов, против него не было никаких улик, он был стипендиатом правительства, имел множество влиятельных друзей и покровителей. Он поступил безрассудно, но благородно, решив, что лучше умереть, чем невольно стать причиной гибели товарищей. Даже в смерти он был до конца предан Болгарии и делу революции.

Продолжая объезжать комитеты, Левский побывал в Стара-Загоре, Сливене, Казанлыке, Шипке, Трявне и Габрово, Он вернулся в Ловеч в конце марта. Подготовка к общему собранию заканчивалась, 18 марта Каравелов написал, что делегаты местных комитетов приглашаются на собрание, и объявил его дату — 20 апреля. Левский между тем принял все меры к тому, чтобы на собрание не смог проникнуть ни один соглядатай. Так, те, кто ехал в Бухарест через Джурджу, должны были явиться в корчму Хаджипетрова, подняться на второй этаж и найти букву «Р» («революция»), написанную мелом на одной из дверей; делегат должен был войти в комнату и сказать, что означает эта буква; таким способом делегаты смогут узнать друг друга. Каждый делегат получил мандат — половину листа бумаги, разорванного пополам; вторая половина находилась у Левского, и по прибытии делегата в Бухарест обе половины складывались вместе и должны были совпасть. Сам Левский выехал из Болгарии еще 6 апреля, чтобы обсудить ряд вопросов с Каравеловым.

Дом Каравелова на ул. Вергулуй, 32, был весьма скромным, чтобы не сказать жалким, жилищем, состоявшим из двух комнатушек и сарая, где стоял печатный станок. Одна комната служила спальней и кабинетом хозяина, другая — кухней и столовой. По свидетельству Николы Обретенова, главной пищей Каравеловым служил паприкаш — род рагу, приготовляемый главным образом из перца, который Ната неизменно сдабривала жгучим горьким перцем. В этот свой приезд Левский жил у Каравеловых; чтобы не привлечь к себе подозрений, он изображал слугу, ходил с Натой на рынок за покупками и даже вернувшись в дом продолжал помогать ей по хозяйству. Вскоре он полностью завоевал ее симпатии, что было делом нелегким, — Ната славилась острым язычком и без особого стеснения пускала его в ход против гостей, которые вечно толпились у Каравеловых и которых она должна была принимать и кормить, несмотря на то, что денег в доме не было. Иногда доходило до того, что она была вынуждена ходить по гостиницам и брать белье в стирку, чтобы заработать несколько грошей. Левский ничем не походил на обычного хэша; он ценил домашний уют и в отличие от большинства болгарских мужчин не считал унижением для себя помогать в домашних делах. «Целый месяц он жил у нас в доме и помогал мне как брат. Любко пишет, а Васил помогает мне на кухне то в одном, то в другом. То дров купит, то угля, принесет с рынка мяса, луку, овощей, разведет огонь в печке, почистит и нарежет лук — все делает» [163] См.: «Каравелов в спомените на съвременниците си», 1960, стр. 100, рассказано Наталией Каравеловой Михаилу Грекову. — Прим. авт. .

Приближался день собрания, начали съезжаться делегаты. Среди них был Никола Обретенов, который также часто бывал у Каравеловых.

«За ужином всегда становилось весело, стоило Левскому запеть своим приятным голосом какую-нибудь народную песню. Он очень хорошо пел „Давно ли ты, девица, пошла в монашки“ [164] Эта очень красивая народная песня, одна из любимых песен Левского, рассказывает о том, как юноша спрашивает молодую монахиню, для кого она бережет свои черные глаза, свои русые косы, свои черные брови, свои алые губы, свое белое лицо; она отвечает, что бережет их для черной земли, и тогда юноша просит отдать их ему, потому что он будет ей благодарен, а черная земля — нет. — Прим. авт. и „Девушка-боснийка“… Говорили мы всегда про организацию комитетов и пропаганду среди народа. Левский считал, что нельзя торопиться с восстанием, а следует сначала подготовить народ к борьбе за политическое освобождение, но для этого в народ должны пойти апостолы с проповедью свободы. Независимо от этого он считал нужным привлечь к этой тяжкой и великой задаче учителей и молодых священников, от которых многого ожидал и считал, что они могут немало сделать, чтобы посеять семена свободы среди народных масс — ремесленников, торговцев и крестьян, — у которых следует в первую очередь поднять сознание свободы и человеческих прав…. таким образом, утверждал он, надо поработать среди народа не менее 10–15 лет и только тогда поднимать восстание» [165] Из воспоминаний Николы Обретенова. См.: «Каравелов в спомените на съвременниците си», стр. 67–69. — Прим. авт. .