Леонид Млечин - Коллонтай

Риббентроп обещал немедленно запросить Берлин. Сделали перерыв. Риббентроп уехал в германское посольство. В начале девятого вечера в Берлин ушла срочная шифротелеграмма: «Пожалуйста, немедленно сообщите фюреру, что первая трехчасовая встреча со Сталиным и Молотовым только что закончилась. Во время обсуждения, которое проходило положительно в нашем духе, обнаружилось, что последним препятствием к окончательному решению является требование русских к нам признать порты Либава (Лиепая) и Виндава (Вентспилс) входящими в их сферу влияния. Я буду признателен за подтверждение согласия фюрера».

Ответ из Берлина не заставил себя ждать. Фюрер просил передать своему министру: «Да, согласен». В тот момент Гитлер был готов на всё — ведь Сталин избавил его от страха перед необходимостью вести войну на два фронта.

Второй раунд переговоров начался в десять вечера. Риббентроп сообщил, что Гитлер согласен: незамерзающие латвийские порты больше нужны России. Атмосфера на переговорах сразу стала дружественной. Ближе к полуночи все договоренности закрепили в секретном дополнительном протоколе к советско-германскому договору о ненападении от 23 августа 1939 года.

Гитлеру позарез нужен был договор.

Начальник экономического управления вермахта генерал Георг Томас за две недели до нападения на Польшу доложил Вильгельму Кейтелю, начальнику личной военной канцелярия фюрера, что эта кампания приведет к длительной мировой войне, которую Германия из-за нехватки сырья и продовольствия не выдержит. Кейтель слушать его не захотел, ответил, что никому нет дела до Польши, а договор с Советским Союзом вообще всё меняет.

Сталину же важнее был секретный протокол. Этот документ вводил в оборот понятие «сфера интересов», которое понималось как свобода политических и военных действий, направленных на захват территорий. Германия согласилась с планами Сталина и Молотова присоединить к Советскому Союзу прибалтийские республики и Финляндию. Это была плата за то, что Москва позволяла Гитлеру уничтожить Польшу. Гитлер не возражал и против того, чтобы Сталин вернул себе Бессарабию, потерянную после Первой мировой войны.

Разговаривая с Риббентропом, Сталин был любезен и добродушно-шутлив. Когда имперский министр заметил, что Англия всегда пыталась подорвать развитие хороших отношений между Германией и Советским Союзом, Сталин охотно подхватил тему:

— Британская армия слаба. Британский флот больше не заслуживает своей прежней репутации. Что касается английского воздушного флота, то ему не хватает пилотов. Если несмотря на всё это Англия еще господствует в мире, то это происходит лишь благодаря глупости других стран, которые всегда давали себя обманывать.

Заканчивая переговоры, Сталин сказал Риббентропу:

— Советское правительство относится к новому пакту очень серьезно. Я могу дать свое честное слово, что Советский Союз никогда не предаст своего партнера.

После переговоров в кабинете Молотова был сервирован ужин. Сталин встал и произнес неожиданный для немцев тост — он сказал, что всегда почитал Адольфа Гитлера:

— Я знаю, как сильно немецкий народ любит своего фюрера, и потому хотел бы выпить за его здоровье.

Сталин произнес и тост в честь рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера как гаранта порядка в Германии. Читая потом отчет Риббентропа о визите в Москву, нацистские лидеры были потрясены: Гиммлер уничтожил немецких коммунистов, то есть тех, кто верил в Сталина, а тот пьет за здоровье их убийцы… Альфред Розенберг, один из идеологов нацизма, который в 1941 году возглавит имперское министерство по делам восточных оккупированных территорий, записал в дневнике: «Большевикам уже впору намечать свою делегацию на наш партийный съезд».

Молотов не упустил случая предложить тост за Сталина, который положил начало новым политическим отношениям двух стран. На следующий день 24 августа «Правда» писала: «Дружба народов СССР и Германии, загнанная в тупик стараниями врагов Германии и СССР, отныне должна получить необходимые условия для своего развития и расцвета».

Оказалось, что Потемкин лучше Литвинова понимал настроения вождя и его окружения. Владимир Петрович, вероятно, рассчитывал сам руководить советской дипломатией. Но кресло наркома занял Молотов, а ему Потемкин оказался не нужен.

Двадцать девятого февраля 1940 года его утвердили наркомом просвещения РСФСР, через две недели ему присвоили — без защиты диссертации — ученую степень доктора исторических наук и звание профессора. В апреле 1943 года Потемкина избрали действительным членом Академии наук СССР по отделению истории и философии и поставили во главе только что созданной Академии педагогических наук. Он вместе с соавторами дважды получал Сталинскую премию за многотомную «Историю дипломатии».

Резкая перемена внешней политики требовала смены действующих лиц.

Первого сентября 1939 года германские войска вторглись в Польшу. В этот же день был назначен новый полпред в Германии — Александр Алексеевич Шкварцев. Вместе с несколькими сотрудниками он срочно отправился в Берлин. Среди них был Владимир Николаевич Павлов, будущий переводчик Сталина и Молотова, назначенный первым секретарем полпредства в Берлине.

«3 сентября 1939 года, то есть на третий день после вторжения Германии в Польшу, Шкварцев и я вылетели из Москвы в Стокгольм, — писал Павлов. — Из столицы Швеции немцы должны были доставить нас в Берлин специальным самолетом.

В Стокгольме мы навестили советского полпреда в Швеции А. М. Коллонтай. Она приняла нас у себя на квартире. Помню, что Александра Михайловна показала нам узкопленочный кинофильм. Когда на экране появились кадры, отображавшие церемонию вручения верительных грамот королю Норвегии, Александра Михайловна обратила наше внимание на свой богатый туалет. На меня это произвело странное впечатление. Чувствовался ее длительный отрыв от родины».

Владимир Павлов принадлежал к молотовскому призыву. Его взяли в Наркомат иностранных дел сразу после окончания теплоэнергетического факультета Московского энергетического института. Вячеслав Михайлович Молотов очищал Наркомат иностранных дел от гуманитарной интеллигенции, склонной к либерализму и своеволию. Привел новых людей. Молотовский призыв состоял большей частью из партийных работников и технической интеллигенции, готовых подчиняться введенной им жесткой дисциплине. Более всего Молотов ценил в работниках исполнительность.

Вячеслава Михайловича спрашивали: кого он считает наиболее сильным советским дипломатом?

— Сильным дипломатом? — переспросил Молотов. — У нас централизованная дипломатия. Послы никакой самостоятельности не имели. И не могли иметь, потому что сложная обстановка, какую-нибудь инициативу проявить послам было невозможно. Это неприятно было для грамотных людей, послов, но иначе мы не могли… Роль наших дипломатов, послов, была ограничена сознательно, потому что опытных дипломатов у нас не было, но честные и осторожные дипломаты у нас были, грамотные, начитанные.