Леонид Млечин - Коллонтай

В 1920-е годы внешнюю политику Москвы определяла неуверенность в собственных силах. Боязнь, что новая война может привести к свержению режима (царизм пал в результате Первой мировой войны), подталкивала руководство страны к нормализации отношений с соседями.

— Сама действительность, — говорил нарком Чичерин на заседании ВЦИКа 17 июня 1920 года, — привела нас и другие государства к необходимости создания длительных отношений между рабоче-крестьянским правительством и капиталистическими правительствами.

Георгий Васильевич продолжал свято верить в скорую мировую революцию, он готовил учредительный конгресс Коминтерна, по просьбе Ленина написал обращенную к немецким рабочим брошюру с призывом установить диктатуру пролетариата по образцу российской (см.: Новая и новейшая история. 2011. № 5).

Выступая в Генуе 10 апреля 1922 года, Чичерин говорил о возможности сосуществования и экономического сотрудничества государств с различным общественным строем. Слова Чичерина следовало понимать так, что Советская Россия отказывается от экспорта революции и намерена устанавливать нормальные отношения со всем миром. Бывший Государственный секретарь США Генри Киссинджер, автор классического труда об истории международных отношений, считает, что эта речь знаменовала возвращение России к традиционной дипломатии. Советский Союз пошел на прагматический компромисс между надеждой на мировую революцию и потребностями реальной политики.

Впрочем, надежда натравить одну капиталистическую страну на другую и таким образом что-то для себя выиграть не покидала советское руководство.

На X съезде партии Сталин высокомерно отчитал Чичерина за недооценку противоречий между различными капиталистическими странами:

— Смысл существования Наркоминдела в том и состоит, чтобы все эти противоречия учесть, на них базироваться, лавировать в рамках их противоречий. Поразительнейшим образом товарищ Чичерин недооценил этого момента… И переоценил момент объединения империалистических верхов и недооценил те противоречия, которые внутри этого треста имеются. А между тем на них базируется деятельность Народного комиссариата иностранных дел…

Переход в дипломатическое ведомство полностью изменил жизнь Александры Михайловны. Теперь ей предстояло отчитываться перед новым начальством — в наркомате. И ладить с «соседями». Так дипломаты именовали чекистов, потому что здание Наркомата иностранных дел на Кузнецком Мосту находилось рядом с ведомством госбезопасности на Лубянке. Отношения соседей складывались трудно.

Еще 3 июня 1919 года Совнарком принял постановление: «Вменить народному комиссариату по иностранным делам в обязанность при выдаче заграничных паспортов лицам, отправляющимся за границу по поручению советских учреждений, требовать представления постановлений соответственных коллегий и ручательства этих коллегий за добропорядочность командируемых лиц и лояльность их по отношению к Советской власти».

Лояльность уезжающего устанавливали чекисты. Назначение того или иного сотрудника за границу решалось на совещании в ОГПУ, которое устраивалось раз в неделю. Председательствовал начальник иностранного отдела или один из его помощников. Присутствовали представитель ЦК, он же заведующий бюро заграничных ячеек при ЦК, и представитель учреждения, которое командирует сотрудника. Решающее слово принадлежало представителю ОГПУ…

Заблаговременно заполненная и присланная в иностранный отдел ОГПУ анкета кандидата на выезд изучалась в аппарате госбезопасности. О нем наводили справки в архивах и в картотеке. Если его фамилия фигурировала в каком-нибудь донесении агента госбезопасности — без конкретных обвинений, без доказательств сомнительности его поведения, ему отказывали в поездке и Наркоминделу предлагали представить иную кандидатуру. Старались за границу никого без особой нужды не выпускать. Но поездка Александры Михайловны Коллонтай была санкционирована Сталиным.

По дороге к месту назначения она записала в дневнике: «Ну вот, я и на территории капиталистической Финляндии с ее духом белогвардейщины. За стеной полпредства враждебный нам мир…

Первое, что я сделала, — это купила себе две пары туфелек, такие легкие, красивые и по ноге. А свои на веревочной подошве хотела выбросить, но машинистка полпредства взяла их у меня:

— Это надо отдать в музей революции, это же реликвия. Вот в такой обуви вы агитировали на многотысячных собраниях и увлекали нас, женщин, на путь революции и большевизма».

Из советского полпредства в Финляндии Коллонтай отправила в Москву свою первую шифротелеграмму. Ей не сразу это разрешили.

— Вы не удивляйтесь нашим строгостям, — объяснил сотрудник полпредства. — Шифровалка — святая святых всех наших полпредств за границей. Должна быть сугубая осторожность, враги работают повсюду.

Когда-то молодая революционерка Коллонтай, направлявшаяся на пароходе в Америку, чтобы агитировать американцев за социализм, гневно писала: «Ненавижу этих сытых, праздных, самовлюбленных пассажиров первого класса! Таких чужих по духу! Ненавижу эту бестолковую, праздную жизнь, убивание времени на еду, пустую болтовню, какие-то маскарады, концерты».

Прошли годы, и Александра Михайловна — после скудной советской жизни — откровенно наслаждалась комфортом на шведском пароходе «Биргер Ярл»: «Завтрак был чудесный. Длинный, во всю столовую каюту стол, уставленный закусками. Целые пирамиды аппетитного финского масла с соленой слезой, рядом пирамиды разных сортов шведского хлеба, селедки со всякими приправами, блюда горячего отварного картофеля, покрытого салфеткой, чтобы не остыл, копченая оленина, соленая ярко-красная лососина, окорок копченый и окорок отварной с горошком, тонкие ломтики холодного ростбифа, а рядом сковорода с горячими круглыми биточками, креветки, таких крупных нет и в Нормандии, блюда с холодными рябчиками, паштеты из дичи, целая шеренга сыров на всякие вкусы, к ним галеты и на стеклянной подставке шарики замороженного сливочного масла.

И за все эти яства единая цена за завтрак, ешь, сколько хочешь. Если блюда на столе опустеют, их пополняют. Таков обычай в Швеции. Я набрала себе тарелку по вкусу и, сев за отдельный столик, заказала полбутылки легкого финского пива».

Норвежский пограничник, увидев ее, спросил:

— Вы мадам Коллонтай? Добро пожаловать к нам.

Она вовремя покинула Москву, где происходили большие перемены.

В 1922 году страшный голод охватил треть территории Советской России. Нэп уже начался, но надо было дотянуть до нового урожая. Самый страшный голод разразился в двенадцати губерниях Поволжья и Приуралья, откуда продотряды год за годом выкачивали хлеб, не оставляя зерна, необходимого для новых посевов и для корма скота. Владимир Короленко, избранный председателем Всероссийского комитета помощи голодающим, писал Максиму Горькому: «У нас голод не стихийный, а искусственный». Тогда умерло несколько миллионов человек…