Михаил Макеев - Николай Некрасов

Рискованная, необычная для Некрасова привязанность к прошлому проявилась и в развитии замысла «Кому на Руси жить хорошо», заставляя мужиков свернуть с обозначенного маршрута и углубиться в совершенно неожиданные исторические дали. Начиная с «Помещика» (где наряду с идиллическими картинами безвозвратно канувшей помещичьей усадебной жизни большое место уделено современному состоянию поместий), в «Последыше» и в как раз в это время задумывавшейся «Крестьянке» доминирует портрет ушедшей эпохи. Поэму, предназначавшуюся для изображения и критики современности, вдруг стали захлестывать волны прошлого. Применительно к поэме автору удается представить это как жанрообразующую проблему: страна и народ как будто всё еще в плену у прошлого, никак не могут от него освободиться и двинуться вперед.

У самого Некрасова появляется проблема другого рода — утраты связи с настоящим, ощущения пульса времени, движения. Некрасову современность представлялась не как Михайловскому — полем жарких дискуссий с Ткачевым и Лавровым, и не как неутомимому Бакунину — преддверием бунтов и революций, но унылым пейзажем, погруженным в серую мглу. Об этом свидетельствует до сих пор представляющееся удивительным и странным стихотворение «Утро» (1872–1873). Можно сказать, что оно показывает регресс от актуальной повседневности «О погоде» или «Балета» к повседневному ужасу в цикле «На улице». Если в «О погоде» и «Деревенских новостях» повседневность была воплощением пробудившейся общественной жизни, была интересна как проявление истории, снова начавшей «течение свое», то в «Утре» повседневность не содержит никакой исторической перспективы: мгла, с которой начинается стихотворение, не сгущается во мрак, где можно обрести свет (как в поэмах о женах декабристов), но и не просветляется обличением, иронией, указывающей исторические и человеческие границы описываемого ужаса. Другим проявлением этой ретроспективности творчества и утраты интереса к действительности, загипнотизированности прошлым стало стихотворение «Детство», неожиданно примыкающее к некоторым эпизодам «Тишины» образом храма, переданным через детские воспоминания.

Вопреки мнению Полонского, не всё обстояло счастливо и в семейной жизни Некрасова. Новая супруга Федора Алексеевича не нашла с Зиночкой общего языка. Враждебность к подруге поэта передалась и брату, а затем и сестре Анне, постепенно возненавидевшей Зину до непереносимости упоминания о ней. Некрасов старался наладить отношения в семье кружным путем, сближаясь с братом, пытаясь сделать его своим союзником и единомышленником. Он писал Наталье Павловне письма, в которых упоминал о душевном расположении, которое испытывала к ней Зина; делал подарки: «Добрая Наталья Павловна, Зина собирается Вам писать и послать шляпу и пр., о чем Вы писали»; «Добрая и дорогая Наталья Павловна, шляпку Вам посылаем, Зина просит сказать Вам, что эта шляпка надевается не как круглая, а как обыкновенная. По нашему понятию, шляпка очень мила; только я заметил Зине — не слишком ли она скромна для такой молоденькой женщины, как Ваша милость. На что получил ответ: не выдумывай! <���…> Зина Вам кланяется; извиняется, что не сама пишет, тем, что я пишу скорее, а ей пора одеваться». Шутливая интонация Некрасова как бы вовлекает адресата в общую семейную жизнь, пытается создать ощущение близости. Эти попытки не увенчались успехом. «Добрая Наталья Павловна» была упорно настроена против Зиночки. Это было печально для Некрасова, поскольку он собирался проводить в Карабихе много времени и для него были важны ощущение единой семьи, дружелюбная и спокойная обстановка. Помимо прочего, Некрасов не мог не обижаться на брата, который был многим ему обязан, в том числе жизненным благополучием.

В 1873 году Некрасов предпочел Карабихе заграницу. Причиной, впрочем, были не семейные неурядицы — Некрасов ехал лечиться в Киссинген. Рекомендовал ему этот курорт доктор Николай Андреевич Белоголовый, прекрасно образованный разносторонний человек, ученик декабристов, хорошо понимавший, с какой незаурядной личностью он имеет дело и потому сохранивший ценные воспоминания о поэте. Некрасов обратился к нему зимой этого года с просьбой «принять его под свою команду», «починить». Осмотр, проведенный новым лечащим врачом, показал, что Некрасов в свои 52 года имел очень хорошее здоровье. Как вспоминал Белоголовый, его «организм сохранился изрядно». Апатию, вялость, усталость, на которые жаловался Некрасов, он счел скорее последствиями нездорового образа жизни, чем симптомами какого-то серьезного заболевания, и рекомендовал поездку на воды, в Киссинген, и купание в Дьепе. Сам Некрасов сообщал в мае невестке Наталье Павловне: «…за границу, собственно в Киссинген, гонит необходимость: я болен печенью». Поездка, в которой его сопровождали Зина и сестра, длилась два месяца; кроме Киссингена и Дьепа они побывали в Висбадене, Париже и Вене. О препровождении времени в Киссингене Некрасов писал А. Н. Еракову, с которым собирался встретиться в Дьепе:

«Воду пью уже 13-ый день, действовать начала как следует только дней пять; придется попить еще дней десяток… Я не чувствую себя ни лучше, ни хуже, как был. Аппетиту большого нет, и прекрасно! — ибо еда дрянь; пью тоже мало, ибо киссингенское шато-говно не очень-то лестно вливать в себя.

Погода у нас недурная, хотя дождливых дней больше; бывают часто сильные грозы. В тот же день, как Вы пострадали от бури, сестра и Зина на обратном пути с прогулки были застигнуты бурею; перед ними сломало и свалило огромное дерево, так что они с испугу забежали спасаться в чужой дом. <���…> Я почти не работаю, — говорят, вредно, да и некогда».

Вернулся Некрасов из-за границы в середине августа, но в Карабиху не поехал, предпочтя Петербург и ставшую к этому времени традиционной осеннюю охоту в небольшом имении Чудовская Лука, которое он приобрел еще в 1868 году специально для этого.

В Чудовской Луке Некрасов пробыл с начала сентября до середины октября, а по возвращении в Петербург оказался вовлечен в новый общественный проект, возможно, впервые давший ему ощущение, что серой мгле есть пределы и не всё ею поглощено. В начале декабря 1873 года группа литераторов задумала издать иллюстрированный сборник-альманах в пользу голодающих Самары. Мысль эта захватила писателей самой разной идейной ориентации. Некрасов был избран в комитет по изданию альманаха, получившего название «Складчина», в который входили также Краевский, Гончаров, Никитенко, консерватор князь Мещерский, князь Вяземский и многие другие. Поэт не только обещал дать в сборник собственные произведения, но и взялся осуществлять редакторские функции — сбора, отбора и редактирования присылаемых материалов, — что делал с большой энергией.