Михаил Макеев - Николай Некрасов

Зато сотрудничество с еще одним бывшим знакомым не состоялось. Писемский, когда-то «примкнувший» к Дружинину и порвавший с «Современником», в ноябре 1874 года через Островского, отношения с которым у Некрасова были неизменно дружескими и деловыми, предложил в «Отечественные записки» свою новую комедию. Некрасова предложение совершенно не заинтересовало. «Не без причины я мешкал с ответом о Писемском, — писал он Островскому, — да и теперь не знаю, что сказать. Вот положение дела: на следующий год у нас есть роман Достоевского, роман г-жи Крестовской, еще имеем в виду Вашу работу и роман Л. Толстого, который поманил нас этой надеждою. Боюсь, что приглашение Писемского, который прежде тоже сильно дорожился, не обременило нашего бюджета. Еще кабы наверно вещь хорошая. Всё это между нами. Повремените пока предложением; комедию, которую прислал сюда Писемский, сильно не хвалят. Но, может, и врут. Может быть, мне удастся ее прочесть». Писемский и сам не испытывал особой ностальгии по прошлому и, видимо, не вызывал приятных воспоминаний у Некрасова, а литератором уже представлялся сомнительным, на уровне «г-жи Крестовской», и публикация в «Отечественных записках» не состоялась.

Не стал в этом году сотрудником некрасовского издания и журналист, писатель, а в ближайшем будущем издатель Алексей Сергеевич Суворин. Он уже тогда пользовался устойчиво дурной репутацией литературного дельца, нечистоплотного и всеядного журнального хищника (хотя, конечно, было еще далеко до его репутации редактора «Нового времени», сложившейся на рубеже веков). В течение 1873 и 1874 годов происходило сближение двух маститых журналистов, приведшее к появлению у Некрасова идеи пригласить Суворина в «Отечественные записки» в качестве постоянного сотрудника на место Демерта, автора фельетонов о современной общественной жизни. Это намерение натолкнулось на сопротивление остальных членов редакции, для которых Суворин был совершенно одиозной фигурой — Салтыков сделал его одной из излюбленных мишеней своей сатиры в качестве образцового продажного журналиста. Некрасов не стал спорить и от своего намерения отказался.

Несостоявшееся сотрудничество не привело к разрыву личных отношений. Суворин предполагал, что он совершенно неприемлем для Михайловского и Салтыкова, и, будучи человеком трезвомыслящим и деловым, не обиделся. Видимо, именно эта практическая жилка, присущая обоим, и сблизила его с Некрасовым. Они много беседовали, поэт рассказывал Суворину о своей жизни и, может быть, был с ним более откровенен, чем со многими другими. Не просто практическая сметка Суворина, но какой-то простой и одновременно глубокий взгляд на жизнь, сходство судеб (оба были вынуждены долго выбиваться в литературные генералы) давали Некрасову основания думать, что какие-то стороны его натуры, его судьбы более понятны этому человеку и могут быть им приняты лучше, чем «идеалистами», ригористами, героями или простыми циниками. Это не значило, конечно, что Суворин во всём лучше понимал Некрасова, чем другие. Ему, скорее всего, была недоступна та «идеальная» сторона, которая всегда присутствовала в Некрасове. По складу личности Суворин просто не знал, что такое идеалы, ценности; поэтому его воспоминания о Некрасове, записи разговоров, в которых поэт предстает особенно прагматичным, хотя и правдивы, но неполны и односторонни.

В начале 1874 года, когда работа по изданию «Складчины» была в самом разгаре, вышел указ о введении в России всеобщей воинской обязанности, положивший начало самой успешной реформе эпохи Александра II. К тому времени процесс реформирования армии уже шел, многое было сделано, но теперь официально отменялась рекрутчина, воинская обязанность возлагалась равно на все сословия, срок армейской службы сокращался до шести лет и зависел от уровня образования. Эта реформа стала личной заслугой Дмитрия Алексеевича Милютина. Практически одинокий в чрезвычайно консервативном правительстве, но пользовавшийся симпатией царя и неожиданной поддержкой ставшего министром государственных имуществ Валуева, он смог подготовить и начал осуществлять одну из самых гуманных реформ в российской истории. И здесь были компромиссы, многое было сделано формально (он тоже ковал, пока железо было горячо), но в любом случае возникло ощущение, что воскресла, казалось, завершившаяся эпоха реформ.

В июле состоялся суд на двенадцатью членами кружка Александра Васильевича Долгушина, пропагандистами-народниками, издавшими три прокламации и пытавшимися распространять их среди крестьян и рабочих. Одна из прокламаций, обращенная к интеллигенции, призывала образованных людей «идти в народ». Судебный процесс проходил открыто, обвиняемых защищал целый ряд блестящих адвокатов, однако, несмотря на констатацию отсутствия какого-либо реального эффекта от прокламаций, участники кружка получили беспримерно жестокое наказание — от пяти до десяти лет каторги. Мужественное поведение подсудимых и их дерзость как будто воскресили эпоху «Земли и воли»; оказалось, что всё это время существовали кружки, подпольные организации молодежи, о которых посторонняя публика уже и думать забыла (не считая, конечно, зловеще-карикатурной и имеющей привкус шарлатанства и авантюризма нечаевской «Народной расправы», как будто свидетельствовавшей о полной деградации революционного подпольного движения в России). И члены этих разнообразных кружков и организаций весной и летом этого года двинулись в народ. Убежденные идеологами народничества, вдохновленные любовью к народу и огромной верой в него, морально подготовившиеся к тяготам народной жизни, молодые люди отправились в деревни разъяснять крестьянам трудность их положения и способы его облегчения. Этот феномен «хождения в народ», свидетелем которого стал Некрасов, стал посрамлением разочаровавшихся, опустивших руки и разуверившихся. Осенью, когда правительство, спохватившись, начало принимать меры, было арестовано более тысячи молодых людей разного происхождения, из которых 108 человек будут впоследствии (уже после смерти Некрасова) осуждены на каторгу и ссылку. Даже то, что их любовь оказалась «безответной» и народ не убеждался пропагандой пришлых людей, а иногда сам сдавал их властям, только усиливало ощущение яркости этого свершения.

Непосредственная реакция Некрасова на эти события неизвестна, но они пробудили его интерес к настоящему, вызвали новый творческий подъем. В 1874 году Некрасов не ездил за границу; как утверждал доктор Белоголовый, здоровье его поправилось после прошлогодних вод. Не поехал он и в Карабиху — возможно, из-за ухудшения отношения его родных к Зиночке. Неприязнь сестры поэта к его подруге вылилась в какие-то жесты или демонстративные поступки, и он решил объясниться с Анной Алексеевной начистоту, но потерпел поражение в попытках наладить отношения двух дорогих ему женщин и потребовал от сестры хотя бы соблюдения приличий. Из адресованного ей письма Некрасова от 30 октября не ясно, что же конкретно произошло, однако оно хорошо передает состояние дел: