Леонид Млечин - Алиби для великой певицы

Он назвал ее псевдоним — «Гизела». Настоящее имя он не знал, но он дал достаточно точное описание: ей около сорока лет, она не замужем, защитила диссертацию и усыновила ребенка-инвалида.

Под это описание подходила только Габриэле Вурст.

В это время Габриэле находилась в отпуске в Швейцарии. Она ничего не знала о появлении в Пуллахе бывшего капитана госбезопасности Рейсснера. Если бы она была на месте, то, может быть, успела бы спастись…

Министра внутренних дел ФРГ и министра обороны его подчиненные из контрразведки и военной контрразведки старались вообще не ставить в известность о своих оперативных делах, чтобы избавить его от необходимости врать бундестагу и прессе. Министру такая игра нравилась:

— Послушайте, — говорил он обычно начальнику контрразведки. — Лучше бы вы меня ни во что не посвящали.

Но в данном случае без министра никак нельзя было обойтись. Выслушав начальника контрразведки, министр снял трубку спецсвязи и набрал прямой номер телефона канцлера.

Когда Габриэле вернулась из отпуска, за ней сразу же установили наблюдение. Контрразведка перехватывала ее почту, прослушивала ее телефон.

В последнюю субботу сентября ей внезапно позвонил домой Карличек. Не называя себя, он предложил встретиться. На следующий день Габриэле села в машину и поехала в сторону Австрии.

Контрразведка была обеспокоена: Габриэле нельзя выпустить за границу. Если она окажется в Австрии, ее не удастся даже допросить, потому что Австрия не выдает никого, кто обвиняется в политических преступлениях, в том числе и в шпионаже.

Габриэле решили брать на границе. Служащий пограничной полиции, проверявший документы, попросил ее:

— Предъявите, пожалуйста, ваши водительские права и паспорт на машину.

Она не глядя протянула ему документы.

Он просмотрел их и опять нагнулся к окошку:

— Будьте любезны пройти вслед за мной.

Габриэле вышла из машины. Она ничего не подозревала. «Вероятно, я превысила скорость на автобане», — подумала она.

В домике пограничной полиции ее ожидали мужчина и женщина:

— Вам предъявляется ордер на арест, фрау Вурст.

Ее арестовали за три дня до воссоединения Германии.

А по дорожке заброшенного сада одиноко вышагивал старый человек. Он глубоко надвинул шляпу на глаза, ссутулился, его глаза были прикованы к земле. Рядом с ним шла его жена — она боялась отпускать мужа одного. Ее очень заботило состояние мужа, который еще недавно был на этой земле человеком номер два.

Врачи нашли у него общий склероз, подагру, старческое слабоумие и болезнь Паркинсона, выражающуюся в замедленности движений и обеднении мимики.

Эксперты пришли к уничтожающему выводу: «Мыслительные способности ограничены кругом повседневных и эгоистических проблем. При оценках исходит из привычной точки зрения. Очевидно полное непонимание настоящего положения вещей».

Лишь одно чувство еще проникало в затемненное сознание отстраненного от власти человека — чувство, которое прежде в стране испытывали все, кроме него самого, — чувство страха.

Он впервые ощутил страх не тогда, когда его арестовали, а после того, как генеральный прокурор выпустил его из тюрьмы — из-за невозможности держать его под стражей по причине плохого здоровья. Он стал бояться собственных сограждан.

Бывший министр государственной безопасности Эрих Мильке больше не отваживался даже по ночам подышать воздухом с крошечного балкона. Он боялся подойти к окну своей квартиры на четвертом этаже недавно выстроенного дома. Он рисковал говорить только шепотом. Но жена была глуховата, а сын, навещавший его, приходил не так уж часто.

Часами Эрих Мильке смотрел застывшим взглядом в телевизор, оживляясь только тогда, когда показывали футбольный матч и играло его любимое берлинское «Динамо».

Если семья пыталась поговорить с ним о том, что происходит в стране, он сначала сердился, а затем, недослушав, вдруг проявлял жгучий интерес к тому, куда запропастилась его щетка для обуви.

В тюрьме Мильке сильно изменился. Тюремным надзирателям он казался сумасшедшим. Сидя в одиночке, он громким голосом подавал команды несуществующим подчиненным. Он постоянно требовал, чтобы ему установили в камере телефон. Наконец, начальник тюрьмы приказал принести ему какой-нибудь старый аппарат. С того дня Мильке часами говорил в трубку аппарата, который ни к чему не был подсоединен.

Когда Мильке сидел в тюрьме, сын один-единственный раз получил право на свидание с ним.

— Ты еще уважаешь меня? — спросил Мильке сына. — Или ты тоже меня осуждаешь?

— Нет, папа, — ответил Франк, — я на твоей стороне.

Он обнял отца, несмотря на запрет. Тюремный контролер смотрел в сторону.

Франк Мильке защитил диссертацию на тему «Асоциальные нарушения поведения при бегстве из ГДР» — работа была немедленно засекречена. Он поступил врачом в больницу «Шарите», затем перешел в Центральный институт сердечно-сосудистых заболеваний.

Франк Мильке жил в правительственном поселке Вандлиц с фантастическим видом на маленькое озеро. Отец подарил ему на свадьбу японскую видеосистему и телевизор со спецсклада министерства госбезопасности в лесу Фрайенбринк. Свадьбу сыграли в одной из резиденций для государственных приемов.

Даже отделившись от отца. Франк не утратил своих привилегий. Он по-прежнему покупал в январе в спецмагазине свежую клубнику по смехотворной цене и забирал у отца баночки с черной икрой, которую регулярно привозили из представительства КГБ в ГДР Врачи запретили Мильке-старшему есть икру из-за подагры, так что она вся доставалась семейству сына.

В декабре 1989 года в берлинской газете появилась первая статья о быте министра госбезопасности Эриха Мильке, в которой упоминалось о том, что его сын-врач на самом деле майор госбезопасности.

Через день на доске объявлений в институте сердечно-сосудистых заболеваний появилось подписанное многими врачами послание, адресованное Франку:

«Г-н доктор Мильке, мы требуем, чтобы вы покинули институт. Не позорьте наш прекрасный коллектив».

О том, что его выгоняют. Франк по привычке доложил своему начальнику в МГБ. Тот еще хорохорился:

— Черт с ними. Подавай заявление, а мы подумаем, куда тебя скоренько устроить.

Когда ГДР рухнула, в деле майора Франка Мильке ничего не оказалось. Оно было практически пустым. Видимо, отец в последний раз позаботился о сыне.

Как опытный врач-ревматолог Франк нашел себе место в одной из берлинских клиник.

Вечерами он рассматривал отцовские альбомы с фотографиями. В одном из конвертов вместе со снимком, запечатлевшим Эриха Мильке рядом с поверженным кабаном, лежал листок из отрывного календаря. На нем аккуратным почерком министра было написано несколько строчек из Гёте: