Леонид Млечин - Примаков

Говоря по-современному, Примакова назвали бы демократом-технократом. Было, впрочем, и настороженное отношение, как и несколько лет назад в ИМЭМО: пришел журналист, а не ученый. Но эти сомнения он быстро развеял, показал, что давно уже не просто журналист. Он наладил механизм, который исправно работал. Даже когда Примаков отсутствовал, работа не останавливалась. Особенно радовалась институтская молодежь. Появился человек, к которому можно обратиться и он поможет. Постепенно в институте привыкли, что есть начальство, отнюдь не глупое начальство, которое во всё вникает и во всём разбирается. Если он за что-то брался, то знали: это будет сделано. Если Примаков что-то говорил, обещал, можно было в его словах не сомневаться.

У него в институте были противники, те, кто его не любил, но ни один из них не мог сказать, что Примаков непрофессионал. Примаков тоже приспосабливался к коллективу. Он-то привык к дисциплине, которая существовала в ИМЭМО, и вызывал сотрудников на совещание к десяти часам, а в Институте востоковедения никто раньше одиннадцати не приходил. Как-то утром на совещание из всего коллектива явился только один сотрудник, самый молодой. Но директор никого не наказал. Это был повод для воспитательной работы.

— Если я что-то говорю, это должно быть сделано…

При нем в институте не было того, что часто случается в таких коллективах: склок, свар, зависти, интриг. Как умелый администратор, он этого не допускал.

И в Институте востоковедения Примакову ставили в вину то, что он мало занимается фундаментальными исследованиями. Он действительно интересовался в основном текущей политологией.

Сотрудники Института востоковедения рассказывали:

— Те, кто занимался традиционной тематикой, возможно, не очень были им довольны. Но фундаментальные исследования не пострадали. При Примакове ничего не было разрушено. А сектор науки, который исследовал современность, пошел в гору. Расширились научные связи, вырос авторитет института, люди стали работать активно. И нет ничего плохого в том, что наверх отправляется аналитическая записка и особенно — если она учитывается. Другое дело — кто там был наверху и как эта записка использовалась.

— Исследования ислама, Ближнего Востока — это при нем всё пошло вверх, — вспоминал доктор исторических наук Алексей Малашенко. — Надо еще иметь в виду, что это были восьмидесятые годы — агитпроп бдит, атеистическое воспитание еще существует. И при этом мы получили возможность достаточно объективно изучать ислам. Примаков выделил средства, ставки. Именно в эти годы наше исламоведение получило сильный импульс. Он эти исследования поощрял, патронировал, давал возможность работать. При нем не было никаких скандалов. В те времена писать об исламе было сложно, но необходимо — сначала исламская революция в Иране, затем революция в Афганистане.

В 1982 году Примаков, как директор Института востоковедения, выступал на коллегии Министерства иностранных дел, рассказывал о сложной и запутанной внутренней ситуации в Афганистане, не очень понятной и дипломатам. Говорил об авантюризме затеянной в стране аграрной реформы — в Афганистане вовсе нет революционной ситуации. Коллегия МИДа зло реагировала на неортодоксальные суждения директора академического института. А вот сам Громыко со многим солидаризировался, словно понимая бесперспективность афганской кампании.

Примаков обратил внимание на роль в Афганистане исламского духовенства. В апреле 1983 года ЦК КПСС примет постановление «О мерах по идеологической изоляции реакционной части мусульманского духовенства». Но это уже не поможет. Те, кто ввел войска в Афганистан, поссорились с мусульманским миром, способствовали возрождению религиозных чувств мусульманского населения Советского Союза и стремлению исповедующих ислам народов к государственной самостоятельности.

Исламская революция поначалу обрадовала советских руководителей. Международный отдел ЦК ее приветствовал, считая, что Тегеран теперь станет надежным союзником в борьбе против Запада. Особенно приятно было, что Соединенные Штаты лишились в Иране своих наблюдательных пунктов, которые располагались на границе с Советским Союзом. Эти станции с гигантскими антеннами находились близко к полигону, откуда запускались советские ракеты, — Тюратам (около Аральского моря), и к полигону, где испытывались противоракеты, — Сары-Шаган (около озера Балхаш).

Американские разведывательные посты в Иране фиксировали момент старта и записывали телеметрические данные, поступавшие на наземный командный пункт. Это позволяло фиксировать длину и диаметр советской ракеты, а также вес забрасываемого груза, то есть определять тип ракеты…

Так что изгнание американцев из Ирана было воспринято как подарок. В Москве предприняли попытку заигрывания с аятоллой Хомейни, но она быстро провалилась. Хомейни, придя к власти, уничтожил просоветскую партию Туде. Москва смолчала, чтобы не раздражать Хомейни. Но вскоре Хомейни дал понять, что ненавидит Советский Союз так же, как и Америку.

— Америка хуже Англии, — говорил Хомейни, — Англия хуже Америки, а Россия хуже их обеих.

Слова аятоллы являлись руководством к действию. Советский Союз именовали «восточным империалистом». На здании напротив советского посольства в Тегеране красовалась надпись «Смерть советским шпионам». Советская колония в иранской столице быстро сокращалась. Новые власти старались выдавить советских представителей из страны.

Примаков создал в Институте востоковедения группу, в которую вошли ученые из разных отделов, и они все вместе изучали ислам. Выпускали аналитические сборники, которые и по сей день представляют научную ценность.

— Когда обсуждалась ситуация в мусульманском мире, всё было предельно откровенно, — рассказывал Алексей Малашенко. — Я не помню, чтобы кто-то чего-то боялся — во всяком случае, когда речь касалась ислама. Другое дело, что через все выступления рефреном проходила сакраментальная фраза — написать мы этого не можем. Публиковать открыто наши труды действительно было нельзя, но кое-что всё-таки выходило в свет. У нас в институте был один сотрудник — феноменальный редактор. Они вдвоем с Примаковым должны были редактировать книжку. В таких случаях редактирует, разумеется, рядовой сотрудник, а директор в лучшем случае бегло просматривает текст и ставит свою подпись. Так принято во всех академических институтах. Вот приходит ко мне этот человек утром и говорит, что он просто потрясен. Он вечером дал Примакову рукопись книги — для порядка, а тот утром вернул рукопись со множеством пометок и замечаний…

В Институте востоковедения у Примакова защитил докторскую диссертацию на тему о «тайных связях сионистов с нацистской Германией» Махмуд Аббас (Абу Мазен). Он был одним из соратников председателя Организации освобождения Палестины Ясира Арафата и в январе 2005 года стал его преемником на посту президента Палестинской автономии.