Леонид Млечин - Примаков

Евгений Максимович часто возглавлял научные делегации за границу, его хорошо принимали. Он быстро устанавливал контакты в мировом научном мире, умел произнести тост, разрядить обстановку, пошутить, никого не обижая.

Американский журналист Строуб Тэлботт, еще один специалист по России, который при президенте Билле Клинтоне стал первым заместителем государственного секретаря, вспоминал:

«Арбатов познакомил меня с другими учеными, проповедовавшими политику открытых дверей по отношению к иностранцам. Карьера одного из них впоследствии пересечется с моей. Евгений Примаков был тогда директором главного академического института СССР по Востоку. До этого он работал корреспондентом «Правды» в Каире, был признанным арабистом, и считалось, что у него тесные связи с КГБ».

Пройдет время, Примаков и Тэлботт столкнутся по ключевым вопросам мировой политики…

Иноземцев и Примаков переориентировали институт на оперативный политический анализ. Некоторые ученые упрекали их за пренебрежение серьезной академической наукой. Другие полагали, что они правы — важнее донести до руководства страны реальную информацию о положении в стране и мире.

— Так оно и было, — вспоминали старые сотрудники ИМЭМО. — Серьезное академическое изучение идет само собой, сидит себе ученый и корпит над своей монографией. А одновременно быстро анализируется текущая ситуация. У нас это называлось «задание», это был коллективный труд. Иногда это были «инициативные записки», а в основном сверху, из ЦК, шли задания — и их было очень много.

Приносило ли это какую-то пользу?

Судя по всему, лишь одна десятая научного продукта шла в дело, девять десятых пропадали.

Карен Нерсесович Брутенц, бывший первый заместитель заведующего международным отделом ЦК КПСС, вспоминал в своей книге «Тридцать лет на Старой площади»:

«Приходили, естественно, и интересные материалы. Но они полностью игнорировались, если расходились с заранее принятыми установками. Руководство считало, что оно по определению владеет истиной в последней инстанции. Эту убежденность укрепляло наличие особых источников информации, которые были недоступны ни работникам аппарата, ни тем более ученым. Наука скорее была нужна руководству для оснащения доводами уже одобренных позиций..»

Примаков стал видной фигурой в среде партийной интеллигенции, которая пыталась подтолкнуть руководство страны к разумному курсу. Работа в институте нравилась Примакову. Но в какой-то момент он почувствовал, что ему тесно в кресле заместителя директора. Ему хотелось развернуться.

В конце 1976 года в институте заговорили о том, что Примаков уходит. Генеральный директор ТАСС Леонид Митрофанович Замятин, принадлежавший к окружению Брежнева, предложил ему должность своего первого заместителя. С номенклатурной точки зрения это было значительное повышение — должность приравнивалась к первому заместителю союзного министра, да еще в таком идеологически важном учреждении, да еще под крылом Замятина.

Виталий Никитич Игнатенко, который сам многие годы руководил ТАСС, вспоминал:

— Примаков почему-то решил со мной посоветоваться, стоит ли ему идти. Он пришел ко мне — я был тогда заместителем генерального директора — и спросил в лоб: «Как ты считаешь, надо мне сюда идти?» Я представил себе, как такой блестящий ученый, душа общества — он был красивый, представительный — придет сюда, сядет, начнет с утра до вечера читать ленты информационных сообщений, быстро-быстро постареет… Может быть, он станет когда-нибудь генеральным директором, но зато не будет ученого Примакова. И я очень деликатно ему сказал: «Наверное, всё-таки наука лучше».

— Ему предложили пойти первым заместителем генерального директора ТАСС, — говорил Колесниченко. — Мы все, его товарищи, были в таком восторге.

А Иноземцев твердо сказал:

— Я против. Я не отпущу. Вот если бы его позвали директором ТАСС, тогда да. Женя — готовый директор.

Назначение в ТАСС не состоялось. Зато Примаков действительно очень скоро стал директором академического института. В 1977 году умер Бободжан Гафурович Гафуров, который десять лет, с 1946-го по 1956-й, был первым секретарем ЦК компартии Таджикистана. После XX съезда его сняли с поста первого секретаря. Поскольку он предусмотрительно сделал себя членом республиканской Академии наук, то его перевели в Москву директором Института востоковедения АН СССР. Гафуров написал несколько работ по истории таджикского народа и ислама и был в 1968 году избран в большую академию.

После смерти Гафурова в директора прочили Георгия Федоровича Кима, известного историка-востоковеда, члена-корреспондента Академии наук СССР. Он давно работал в институте и имел основания полагать, что его утвердят. Но якобы наверху была произнесена фраза, что двух академиков Кимов советской науке не надо… Потому что был еще академик Максим Павлович Ким.

В реальности утвердить Георгия Федоровича Кима на пост директора института отказался секретарь ЦК Михаил Васильевич Зимянин. По распределению обязанностей в аппарате ЦК он курировал отдел науки и учебных заведений. Почему-то за Зимяниным в бытность его редактором «Правды» утвердилась репутация порядочного человека и либерала. Возможно, кто-то другой на его должности вел бы себя еще хуже. Но либералом Зимянин никогда не был. Он откровенно сказал:

— Там кореец нам не нужен.

В конце декабря 1977 года Примаков был назначен директором Института востоковедения. Ветераны вспоминали, что, когда шушукались и называли возможные варианты, фигурировал и Примаков. Нельзя сказать, что ждали именно его, но и ничего удивительного в том, что он пришел, не было — специалист по Востоку, к тому времени член-корреспондент Академии наук, заместитель директора крупнейшего института.

Примаков настоял на том, чтобы его давнишний друг Ким был назначен его первым заместителем. Примаков так всё устроил, что возникло ощущение сдвоенного директорства. Ким стал не номинальным, а полноценным первым заместителем. Примаков тактично себя повел, и у Георгия Федоровича не было оснований обижаться. Они работали слаженно.

Примаков пришел в уважаемый институт с хорошими традициями и сильным коллективом. Институт востоковедения был основан в 1930 году в Ленинграде, а в 1950-м переведен в Москву. С 1960-го по 1970-й именовался иначе — Институт народов Азии. Здесь изучали культуру, литературу, философию, религии, языки стран Востока. Политикой интересовались меньше. Ею занимались коллеги в Институте Дальнего Востока, созданном в 1966 году, в разгар конфронтации с Китаем, с одной целью — изучать происходящее в Пекине.

Примаков изменил институтскую жизнь. По словам академика Нодара Симонии, Примаков показал себя очень независимым в действиях и суждениях человеком. Но в нем совершенно не было самодурства, кичливости и нетерпимости к критике. Когда Примаков в первый раз приехал в институт, его встречала целая бригада институтского начальства. Ловили его взгляд, следили, как поведет себя новый хозяин, вычисляли, какие у него слабости. При Гафурове установилось восточное почитание директора. Ждали чего-то подобного. Но Примакову это было не нужно. Когда он зашел пообедать в институтский буфет, это произвело сильнейшее впечатление на коллектив. Буфет академического института по тем временам был, конечно, лучше вокзального, но хуже школьного…