Елена Горбунова-Посадова - Друг Толстого Мария Александровна Шмидт

----------

"Дорогой Лев Николаевич, -- пишет О. А., 4 декабря 1892 г. -- Мы получили Ваше милое письмо. Не ответили потому, что жили в больших трансах. Мы пережили большое горе. В какой-нибудь месяц мы лишились трех больших прекрасных коров, больших превосходных телушек, всего того, одним словом, что составляло радость, гордость и поддержку нам и нашему хозяйству. Все это было дело рук Марии Александровны, и все это процветало, благодаря ее заботливости и ее неустанным трудам. Так можете себе представить, как, в особенности ей, тяжела эта неоцененная для нас потеря. И теперь она больна и телом и душою, потому и не пишет сама. Думаю, что от огорчения привязался к ней бронхит, болезнь, оставившая ее совершенно на Кавказе.

С 12 октября тут начался падеж в Колонке. Немцы, люди совсем темные относительно скотоводства да и относительно всего вообще, посняли шкуры, а коровьи туши покидали на пастбище. И с этот времени и пошла гулять зараза. Староста этого селения и не подумал оповестить об этом жителей Колонки, которая тянется на три версты. А мы совершенно случайно узнали о падеже, после того как пало 9 штук. Мы ахнули и первым делом поспешили своих коров отделить и пасти у себя отдельно в саду. Но было уж поздно, одна из коров через несколько дней заболела. Мы, должно быть, поздно отделили ее от другого скота. Думая, что это чума, мы после пятидневного ухода за больной коровой застрелили ее, т.-е. за нас сделал это сосед, чтобы окончить ее мучение и не разводить заразу. Через неделю заболела только-что

----------------

1) "Друзья и гости Ясной Поляны".

47

отелившаяся корова, самая лучшая из нашего стада, и так же пала. Когда уже до ста штук скота пало, приехал к нам ветеринар, вскрыл павшую корову и нашел, что болезнь не чума, а повальный катарр желудка от гнилого пастбища и сена, и что болезнь не заразительная. Любовался нашими оставшимися телушками и коровой. Болезнь скота он даже не проследил и заключение его о незаразительности болезни вышло неправильным. Когда у нас за тем заболели еще разом две телушки, мы оставили их в общем сарае, и за телушками последовала и третья телушка и корова, самая ранняя, с которой мы так тесно сжились. Вчера и ее закопали, и когда это случилось, дорогая М. А. упала на кровать и зарыдала. Это было очень тяжело видеть. Ничему материальному она не придает цены, а здесь было другое, -- по неумению, по незнанию нашему мы потеряли все, что было ценного, полезного и интересного в хозяйстве и без чего наша теперешняя жизнь не представляет никакой прелести.

Вы пишете, дорогой Лев Николаевич, чтобы я написала Вам, что да что нам прислать для чтения. И вот я собралась попросить Вас. Философии не нужно, и ничего отвлеченного не нужно, а нет ли у Вас какого-нибудь сельскохозяйственного журнала или чего другого, чтобы в нашей жизни могло годиться, по садовой огородной части. Если у вас есть "Journal intime" Amiel'a, то также пришлите. Я вам ее верну. А всего лучше приобретите для нас, если Вам это можно будет, скотолечебник Шмулевича, а, может быть, есть более новый и лучший, какой Вы только знаете. А также градусник Цельсия, которым у скота измеряется температура. Может быть, у нас никогда более скота не будет: мы не имеем средств завести его, но мы многое узнаем о скоте такого, что в критическую минуту пригодится людям и избавит их от того тяжкого душевного состояния, в котором находились мы с 29 октября по 3 декабря".

"Очень жаль мне вас, -- пишет Л. Н. 27 декабря 1892 года, в ответ на это письмо О. А--ны, -- хотелось бы поговорить о том, что не надо привязываться к земному, да чувствую, что, сидя здесь, в избытке и роскоши, не имею права говорить это вам, ведущий ту хорошую, чистую жизнь, какую вы ведете. Я посылаю вам 50 рублей. Мне никакого труда не было взять их, жена рада была дать, а вам, может быть, можно будет на это купить хоть одну корову. Ваши поручения: лечебник и градусник -- исполню завтра. Амиеля переводят и читают и все не послали вам. Я живу весь в своей книге 1), которую все кончаю. Вас очень люблю и радуюсь на вашу жизнь. Ведь, если бы не было несчастий, то и не стоило бы жить. Ведь это самая жизнь и есть".

М. А. пишет 12 января 93 года:

"Спасибо, дорогой Лев Николаевич, за письмо. Жаль только, что вы не написали о том, "как не надо привязываться к земному" Мне, именно, это и нужно, потому что сильно привязываюсь и к людям и животным...".

----------------

1) "Царство Божие внутри вас".

6. БОЛЕЗНЬ И СМЕРТЬ О. А. БАРШЕВОЙ.

Заболев бронхитом, М. А. долго не могла оправиться. Лежала она, стараясь ободрить упавшую духом О. А--ну и как можно меньше затруднять ее уходом за собой. О. А. одна по хозяйству намучается и ночью спит, а М. А. боится ее потревожить, хотя по ночам ей особенно тяжело было.

"Пришла к нам Александра Ивановна, -- вспоминала М. А., -- увидала меня, сказала О. А--не, что я плоха, надо ночь со мной спать. О. А. на ночь и легла, на полу со мной рядом, постелила кое-как, а щели в полу, дуло, и надуло в бок. На другой день встала она, говорит: "Ведь и я нездорова". И захворала она. Крупозное воспаление легких. И через 11 дней отдала богу душеньку".

"Кусакова все приходила помогать урывками. Хохлов надолго не пускал, а тут, как умерла О. А., она пришла домой и говорит: "Вот ты не пускал, а О. А. и умерла!" Он, как сноп, повалился. Говорит: "не верил я".

"Александра Ивановна подвижница была. Трудно ей было. Хохлов неуравновешенный был человек".

"Дорогие друзья мои, Лев Николаевич, Александр Никифорович 1) и Маша, -- пишет М. А. 4 февраля 1893 г. -- Вчера, в 7 часов утра, скончалась моя дорогая Ольга Алексеевна от воспаления легких. Болела 11 дней тяжко, но переносила страдания с такой кротостью и покорностью, что я без слез и вспомнить не могу. Сначала заболела я опять бронхитом и пролежала дней 12. Болезнь моя до того напугала Ольгу Алексеевну, что она сразу упала духом, стала волноваться, плакать и только в одном ситцевом платье все выбегала во двор, сама не зная зачем. А погода стояла хоть и ясная, но холодная, с ветром. Через несколько дней она стала кашлять таким дурным кашлем, что я сразу увидала -- дело плохо. Я еще и с постели не встала, как она заболела, сделалась у нее сначала сильная лихорадка с тошнотою, потом открылся жар и глубокий сон. Через два дня она почувствовала колики в правом боку и кашель усилился. Я сейчас же встала и с трудом принялась за работу по дому. Соседи приносили воду и дров нам, я все не решалась выходить на воздух. Как раз тогда выпал глубокий снег и морозу было градусов 11. Между тем, здоровье ее становилось все хуже и хуже. Я обложила ее 9 мушками, ставила припарки, но, верно, помощь была оказана поздно, потому что на 9-й день к вечеру она уже потеряла сознание. Я все еще не видала опасности и крепко верила, что она перенесет, так как грудь и легкие у нее были крепки. Последнюю ночь она все хотела ходить по комнате, и мы с Александрой Ивановной едва удерживали ее. Эту ночь у нее с языка не сходило Ваше имя, дорогой Лев Николаевич. Только и твердила Л. Н., Л. Н.". Утром на 12-ый день я послала Александру Ивановну в Сочи, не предполагая, что у нее уже началась агония. Сама подошла к ней и говорю: "Давайте-ка, голубка, я вас поверну на бочек". Она улыбнулась и легла сама и говорит: "Как хорошо". Я ее