Елена Горбунова-Посадова - Друг Толстого Мария Александровна Шмидт

---------------

1) Дунаев. См. прим. стр. 35.

Е. Горбунова-Посадова.

49

стала ласкать, целовать, она все улыбалась. Но вдруг она повернулась на спину и стала редко дышать. Тут только я догадалась, что она кончается. И действительно, через минуты две ее не стало. Умерла так тихо, покойно и с такой блаженной улыбкой, ну точно ангел божий. Она и теперь лежит все с тем же выражением...

...Теперь скажу вам о себе. Чувствую себя физически плохо: сильно горюю по дорогой моей Ольге Алексеевне, укоряю себя то, что я с первых дней ее болезни не кинулась в Сочи, не обратилась к более опытным людям, все бы, если бы не спасли ее от смерти, хоть облегчили ее страдания, а то я боялась за свое божественное здоровье, берегла себя, оставила ее совсем без помощи. А теперь вся обливаюсь слезами и не могу найти покоя. Поделом мне, жестокой эгоистке: себя только помнила, а другого забыла, вот и кара. До 28 февраля еще пробуду здесь. А 28-го кончается аренда, снимала же О. А. Со смертью ее все кончается. Как и куда я денусь еще и сама не знаю. Прошу Вас об одном, сейчас же напишите мне сюда. Это будет величайшая радость для меня. Крепко целую ваши руки. М. Ш.

Хохловы пока у меня, спасибо им, и воду и дрова -- все принесут, печку вытопят и меня окружили покоем и вниманием".

Л. Н. откликнулся на грустную весть о смерти Ольги Алексеевны, 20 февраля, 1893 г.

"Сейчас получил и прочел ваше письмо, дорогая, милая М. Ш. Как ни естественна смерть, особенно мне, уже по годам своим стоящему так близко к ней, всегда она не то что поражает, а трогает и умиляет. Хочется узнать, что чувствовал, что думал тот, кто отходил? Хорошо ли ему было в эту торжественную минуту жизни? И я поплакал, читая ваше письмо, -- не от грусти, что не увижу ее больше, хотя и это жалко, особенно за вас, -- но от чувства умиления. Она хорошо, спокойно, как видно из вашего письма, и без страха умерла. Милое, тихое, смиренное и серьезное было существо, как я ее вспоминаю. Как теперь вижу вас двух в зале утром, когда вы пришли ко мне, и я в первый раз увидел вас обеих. Он была тогда еще полу-молодая, полная жизни, настоящей жизни, духовной. Полноте, милый друг, упрекать и мучить себя. Разве может человек что-нибудь сделать и прибавить жизни на один локоть? Жизнь и смерть не в наших руках. Ваша жизнь с вашим пошатнутым здоровьем, в тех условиях, в которых вы жили последние годы, лучшее подтверждение этого. Как ни странно это сказать, -- и я бы не сказал это другим, -- все к лучшему. Особенно такая смерть. Дай нам Бог такую же. А днем или десятилетием раньше или позже, разве не все равно? Как я рад за вас, что милые Хохловы у вас и помогают вам телесно, а, главное, духовно.

Удивительно, каким светом освещает смерть умерших. Как вспомню теперь О. А--ну, так слезы навертываются от умиления. Вспоминаю ее шутки, ее отношение к вам, ее покорность, ее тихую ласковость, и совсем яснее, лучше понимаю ту самую внутреннюю ее душу. Пишите, что вы решите делать. Велите мне служить вам, чем могу. Вы нераздельны были с ней и часть того увеличенного

50

и просветленного чувства любви, которую я чувствую к ней, я испытываю и к вам.

Мы теперь в Бегичевке у голодающих. С нами Поша, Попов, Маша, Таня. Все, разумеется, чувствуют ваше горе. Любящий вас Л. Толстой".

"Дорогие друзья мои Лев Николаевич, Татьяна Львовна и Маша, -- пишет М. А. 8 апреля 93 года. -- Получила ваши письма и крепко благодарю. Я хоть без слез их не читала, но слезы эти были от умиления и радости. С самой кончины моей голубки О. А--ны я все больна и никак не могу оправиться. Думала, думала, куда ехать, Знаю хорошо, что кашель мой раздражает и надоедает людям. Ну, где бы мне пожить хотя немного, чтобы оправиться чуточку? И потянулась я сильно к Марии Феодоровне 1), чувствую, что она с любовью походит за мной (не как я за О. А--ной). Написала ей, а она с мужем сейчас же откликнулась, да так тепло и радостно, что я 2 апреля выбралась из Сочи, с большим трудом, и добралась до них. Говорить нечего, как они оба меня обласкали, а уж М. Ф., сама совсем больная, ходит и все делает для меня. По утрам к ней ходят 8 детей учиться, много по дому она сама делает...

Муж Марии Феодоровны предполагает, что через месяц я буду здорова, и тогда мне очень хотелось бы под его руководством походить за больными. Он обещал все это устроить.

Местность здесь степная, землю можно снять дешево, сколько угодно, но без стройки. Вот в этом беда. Ну, да если не здесь, так по соседству можно постепенно приискивать и расспрашивать. Здесь же и много сектантов-молокан, духоборов. М. Ф. хочет, как только я немного поправлюсь, со мной проехать к духоборам. Она очень всем этим интересуется, да просто живет вся религиозным чувством...".

После смерти О. А--ны ряд друзей откликнулся на горе М. А--ны. Звали ее к себе, предлагали поселиться с ней, чтобы помочь ей в работе и ходить за ней во время болезни. Особенно настойчиво предлагал это сделать Душкин 2), чем страшно взволновал М. А--ну.

М. А. пишет по этому поводу Л. Н--чу, 21 апреля 1893 года. "Дорогой мой Лев Николаевич, послала вам письмо Душкина, прочтите, и скажите, и помогите, что и как делать. Здесь, в 20 верстах от Марьи Феодоровны, я хотела снять домик, сарай для скота, а земли бери, сколько хочешь, по три рубля за десятину. Да и земля-то какая, как раз по моим силам, чернозем с песком, так и рассыпается, как мак. Корову хорошую купить можно за 25 и 30 руб. Топливо -- солома и кизяк, 5 руб., говорят, достаточно на весь год. Ну, словом, все хорошо -- и по деньгам и около хороших людей, да вот беда: евреям ни в Кубанской, ни в Терской, ни в Донской области нельзя жить, всех выселили. А принять православие (Душкину) для этого, я в мыслях не могу допустить. Ведь, храни бог, да ему тяжело покажется работать (он крайне больной

----------------

1) Кудрявцевой.

2) См. примеч. стр. 39.

51

человек), захочет испытать другое что, он тогда замучается, что сознательно пошел на компромисс. Я и не знаю, как была бы рада жить с ним, с Леонтьевым, -- он тоже пишет и непременно хочет ко мне приехать, -- а как сделать с Душкиным -- не знаю.

Сейчас получила другое письмо от Душкина, в котором он пишет, что примет православие, бросит семью для того, чтобы помочь мне в трудовой жизни и служить мне в моей болезни. A я как прочла, противлюсь этому всей душой, чувствую, что это соблазн на него нашел, и не могу понять, зачем сам по себе человек без всякого внешнего давления, предпочитает одних людей в ущерб другим. Не все ли равно любить, жалеть, служить, именно тем, среди которых сам бог меня поставил, и тем более, что я-то в настоящее время пользуюсь таким уходом, такой любовью и теплотой милых Кудрявцевых, что просто не по заслугам. Дорогой Лев Николаевич, помогите, как успокоить Душкина, научите меня, я не хочу, чтобы он ради меня семью бросал".