Елена Горбунова-Посадова - Друг Толстого Мария Александровна Шмидт

64

це человеческое и почувствует и правоту и теплоту ваших слов святых.

Как прочла письмо духоборов от 13 февраля 1896 г. Горийского уезда, Тифлисской губернии, так потеряла покой, заболела душой, не сплю, плачу и чувствую одно -- должна сию минуту молить полковника прекратить истязания страдальцев, а так же молить и его самого оглянуться на себя, не губить души своей и не обагрять рук своих в крови праведников. Уж если нельзя ему отнестись к ним иначе, пусть возьмут и меня и замучат вместе с ними. Ведь так же я верю и исповедую, как и они, зачем же мне пользоваться свободой? Мне будет легче умереть, чем жить спокойно и знать, что изо дня в день далеко от тебя терзают твоих же братьев по духу. Откажете ли вы мне в моей просьбе или исполните ее, пусть это останется между нами. Я не люблю всем открывать души своей. Крепко целую руки Ваши.

О Марии Михайловне 1) попросите Давыдова 2). Она в страхе, что не нынче завтра полиция нагрянет опять к ней и тогда она боится помешаться.

Ей потому так трудно смириться, что она не признает Евангелий и сердится, если говорить с ней о нем. Изменилась она ужасно, спокойно минуты не сидит, плачет и страшно страдает. От Ив. Ив. она скрыла причину своего приезда ко мне, тяжело ей было снова рассказывать и переживать все то, что она перестрадала".

Л. Н. отвечает 12 марта 1896 г.

"Получил ваши оба письма, дорогая, милая Мария Александровна, и сейчас пишу Давыдову. Написать же в батальон к начальнику не могу.

Есть практическое очень мудрое правило, которое приложило ко всем самым важным случаям жизни: никогда не напрашиваться и ни от чего не отказываться. Это правило прилагается к службе государственной, но оно точно так же приложимо и к службе Богу. Только ни от чего не отказываться, придет и наш черед. Ведь главное то, что мы ничего не можем сделать, ничем не можем помочь тем страдальцам. Одно, что мы можем сделать, быть самим готовым, и наша очередь прийдет. Быть готовым, не тушить света.

----------------

1) Врач Холевинская. У нее не раз был обыск и затем она была арестована за то, что дала одному знакомому крестьянину, работавшему на Тульском заводе, какое-то нецензурное произведение Л. Н--ча. Л. Н. писал по поводу ее ареста письма высшим властям в Петербург. М. А--ну страшно взволновал арест Холевинской именно потому, что для самой Холевинской, не разделявшей вполне взгляды Толстого, арест и обыск были страшны. М. А. пытается навещать ее в тюрьме, тащась за 10 верст в Тулу по невылазной грязи, и пишет о ней ряд писем Л. Н--чу, прося его помощи.

2) Давыдов, Николай Вас. В то время прокурор Тульского окружного суда, впоследствии председатель Московского окружного суда. Был в дружеских отношениях со всей семьей Толстых. Он не раз давал Л. Н--чу материал для его произведений -- из области судебных процессов. По просьбе Л. Н--ча помогал своими советами крестьянам, рабочим и пр. лицам. Впоследствии Давыдов был председателем Толстовского о-ва и одним из основателей Толстовского музея в Москве.

Е. Горбунова-Посадова.

65

Маша в Крыму. Таня здесь, мы с ней были у Олсуфьевых. Очень занят. Все хочется до смерти, которая близка, -- я чувствую, -- сделать многое и нужное, и плохо работаю. Целую вас. Ваш черед уже наступил и еще наступит. Поручение ваше Таня исполнит".

Л. Н. отказался составить для М. А--ны черновик обращения к начальнику дисциплинарного батальона, может быть, боясь подвести ее под преследования властей. Сам же он в конце этого года от себя написал такое письмо. Известен ряд его писем в защиту гонимых русским правительством не только за свои религиозные убеждения, но и писем за революционеров к властям, начальникам тюрем и т. д. вплоть до царя. Многие из этих писем имели успех.

10 декабря 1897 года Л. Н. записывает в дневнике: "Смотрю на Марью А--ну. Ей 54 год, она слабогрудая, почти всегда больна, не переставая работает и не позволяет себе пользоваться трудом других, и нельзя не умиляться, глядя на нее. Она теперь ослабела, устала и хочет отдохнуть, не может зимой сама носить воду и корм и наняла помощницу, но сама не переставая работает, ткет и смотреть на нее умилительно и укрепительно".

Поселясь в Овсянникове, М. А. тотчас же свела дружбу соседними деревнями. Часто заходили к ней мужики и бабы просто посидеть, особенно зимними вечерами; приходили и со всякими нуждами и горестями. Она советывала, мирила, лечила людей и животных, писала для крестьян письма, читала им вслух, давала читать книжки. Когда это было нужно, она вовлекала в помощь крестьянам Л. Н--ча и других своих друзей и знакомых.

Л. Н. пишет из Москвы в декабре 1894 г. в ответ на письмо М. А--ны.

"Дорогая Мария Александровна, простите, что не скоро ответил вам. По делу Зябревой я решительно не знаю, кто из них прав. По совести, мне кажется, той следовало бы поделиться 50 рублями. Но как это выходит по закону, -- не знаю. Пусть она сходит к Давыдову от моего имени, -- он ей скажет.

Хотел бы радоваться, что вы справились, да боюсь, как бы вы опять не заболели. Когда мне грустно, вспоминаю о вас и вашей хорошей жизни и радуюсь.

Девочки 1) обе простужены, но не нездоровы ни духом, ни плотью. Мне хорошо. Целую вас. Л. Толстой".

"Посылаю Вам, дорогой Лев Николаевич, -- пишет М. А. 1896 году, -- два списанных протокола по двум уголовным делам нашего бедного сторожа Сергея. Слезно он молит Вас помочь ему, если только вы найдете возможным. Он желал бы подать в Мировой с'езд, но и туда он явится опять один, как перст, без своих свидетелей. Свидетели и есть, да боятся итти против Красноглазовой2), так как ежегодно пользуются и попасками и

----------------

1) Татьяна и Марья Львовны.

2) Соседняя помещица.

66

угодьями ее для своего скота. Это овсянниковские мужики. Она и их на косьбе своей кормила три дня тухлыми обедами, они было хотели заявить уряднику, да одумались и бросили, а Сергея стали сманивать себе в сторожа.

Как раз в то же самое время жена его родила (она была кухаркой Красноглазовой), долго болела, а Красноглазиха нудила работой. Вот он, жалея жену и плохого ребенка, пошел в волостное правление справиться, что ему будет, если он нарушит условия. Писарь отвечал: коли дело поступит в волостное правление, то 25 розог, если к земскому -- две недели ареста. Он и решил бросить все, лишь бы спасти жену и хилого ребенка, и поступил к нам в сторожа. Дорогой Лев Николаевич, ну что тут делать?

По христианскому закону уж как все просто и ясно -- простить и больше никаких, а по мирскому так и ума не приложишь. А уж сколько слез, нужды у них с женой, боятся оба, что общество разочтет его, а теперь самая глухая пора. Куда деваться? Попросите Пошу написать на случай прошение на мировой с'езд. Я не знаю формы"...