Елена Горбунова-Посадова - Друг Толстого Мария Александровна Шмидт

А благодать, действительно, была удивительная. Благодаря прекрасному уходу, ягоды и овощи получались великолепные. Помню, раз М. А. сорвала ягоду, которая одна занимала целый стакан. Она ее тщательно хранила, чтобы угостить Л. Н--ча. А Л. Н., увидавши ягоду-гиганта, ахал, удивлялся и, пересчитав нас всех, торжественно наделил каждого кусочком ягоды.

----------

Поздно уже, солнце село, начинает темнеть, а М. А. еще заканчивает свою дневную работу. Поденные (если они были) давно отпущены, и точно отмечено на особой бумажке, кто из них был, чтобы потом, сразу за несколько дней, произвести расчет. М. А. цедит молоко, моет тщательно посуду, все аккуратно расставляется, развешивается по своим местам. Она ужинает теми же пустыми щами или кашей и ложится спать.

-- Вот уж хорошо засну, -- говорит она на прощанье, забираясь в шалаш. А ночь сырая, холодная, и у меня душа не на месте, что она иззябнет, простудится. Но убедить ее лечь в избе и поручить кому-нибудь из нас лечь спать в огороде, -- нет сил.

Спит М. А., а у ног чутко дремлет ее неизменный друг -- кривоногая Шавочка. Чуть Шавочка тяфкнет, -- у М. А--ны "уж и ушки на макушке, -- сейчас к окну!"

За плетнем огорода ребята в ночном пасут лошадей. Соблазн им огромный и, хоть и редко, а они делают вылазки на огород. На рассвете разве ягоды найдешь, да и боязно, и они рвут впотьмах целыми плетями и кустами и еще больше ломают и топчат.

М. А. спешно выходит из шалаша. "Ребята, да что же вы делаете, чужие труды портите!" начинает она, но ребята уже далеко. Сломя голову, несутся они через плетень, через кустарник а у Марьи А--ны уже душа упала: "Ну как ноги сломают, сохрани бог", и она уже кричит: "Тише вы, Андрюшка, Петька, ноги переломаете, там канава!". "Уж так напугали меня, вся дрожу при мысли, что расшибутся", -- говорит она, рассказывая о происшествии.

70

А ребята тоже перепуганы отчаянно и ни за что долго потом не придут на усадьбу не только воровать, но и по делу, потому что всех их знает М. А. по имени и все знают, что она сторожит действительно труды свои, которые не легко ей даются, а потому попасться ей очень стыдно. К тому же она ни ругаться, ни драться не будет.

Когда кто-нибудь, негодуя на ребят, портящих ее чудную клубнику, советовал пожаловаться отцу или старосте, М. А. и слушать не хотела об этом.

-- Да вы взгляните, какая прелесть! Где они такую больше увидят? Сама в рот просится. А пожалуйся отцу, да он шкуру с парнишки спустит. Как мне тогда на свет смотреть!

----------

Избушка М. А--ны была всего в два маленьких окна под одной крышей с сенями и коровником. Крыта она была соломой. Называла ее М. А. "дворец". После ремонта, который ей помог сделать Л. Н., избушка М. А--ны выдержала еще один ремонт: М. А. обложила ее камнем, который насобирала от фундамента сгоревшего большого дома и со своего огорода. Но все же в избушке было очень сыро, а зимой холодно.

Избушка была разделена печью и деревянной перегородкой на крохотную кухонку-столовую и такую же крохотную спальную-кабинет.

В спальне-кабинете узенькая кровать, шкаф для белья с выдвижными полками, работы отца М. А--ны, небольшой столик, тоже его работы, на котором стоит чернильница, лежит тщательно вытертое перо, какие-нибудь излюбленные книги М. А--ны: Евангелие, "Мысли мудрых людей", "Круг чтения" Льва Ник--ча, записи ее расчетов с поденными, с Татьяной Львовной, с нами и пр. На стене календарь с портретом Льва Ник., барометр, фотография с "Распятия" Ге и, почти всегда, написанная ее рукой, какая-нибудь страничка особенно поразивших ее мыслей, -- мыслей, которые она считает особенно нужным себе напоминать.

Помню в последние годы долго висела у нее следующая мысль Эпиктета из "Круга чтения":

"Все то чем люди так восхищаются, все, ради приобретения чего они так волнуются и хлопочут, все это не приносит им ни малейшего счастья. Покуда люди хлопочут, они думают, что счастье их в том, чего они домогаются. Но лишь только они получают желаемое, они опять начинают волноваться, сокрушаться, завидывать тому, чего у них еще нет. И это очень понятно, потому что не удовлетворением своих праздных желаний достигается свобода, но, наоборот, избавлением себя от таких желаний.

"Если хочешь увериться в том, что это правда, то приложи к освобождению себя от пустых желаний хоть на половину столько же труда, сколько ты до сих пор тратил на исполнение

71

их, и ты сам скоро увидишь, что таким образом получишь гораздо больше покоя и счастья".

В углу на стене висел маленький шкафик с лекарствами и длинная полка с книгами, любимыми М. А., и с маленькими Посредниковскими книжками для раздачи. Тут же лежали всегда лечебники Рахманова и Флоринского, скотолечебники, книги по огородничеству и т. д. Всеми этими книгами она очень дорожила и всегда в затруднительных случаях искала в них сведений.

Под полкой появился вскоре прочный, приделанный к стене столик для сепаратора. Еще две, три табуретки, -- вот и все убранство избы М. А--ны.

За сепаратором М. А. приглядывала сама, с огромным уважением относясь к тому человеку, который "так трудился на пользу людям", выдумал такую удивительную машину "облегчающую человеку труд". Вертеть ручку сепаратора она сама не могла, задыхалась, кашляла, но стояла всегда рядом и строго следила за равномерностью работы. Надо было видеть, как серьезно относились мои старшие девочки, когда они подросли (лет до 7, 8) и были допущены вертеть ручку сепаратора, и как младшие ребята завидывали им.

В тот день, когда работал сепаратор, всегда приходили из соседних деревень несколько баб, самых бедных, и получали по горшку снятого молока.

М. А. была страшно худа и часто слаба и поэтому сидеть на табуретке или на лавке подолгу было ей очень трудно. В доме, где жили мы, были хорошие стулья, кой-какая мягкая мебель, но убедить М. А--ну внести к ней венский и мягкий, низкий стулик, -- было очень трудно. Только уже в последние годы жизни она согласилась на это.

Когда в Ясной гостила старушка сестра Л. Н--ча, монахиня Марья Николаевна, так странно было видеть рядом эту маленькую, толстую, с румяным, веселым, приветливым лицом старушку, так любящую общество, пение, музыку, так привыкшую к разным удобствам, к праздной жизни, к хорошей еде, в черном платке и платье монахини, -- и рядом высокую, истощенную фигуру "светской" М. А--ны, в ее черном платье с белыми крапинками "для выезда в великосветское общество" (собственноручно сшитое Софьей Андреевной и подаренное М. А--не), с жидкими, закрученными на затылке полуседыми волосами

Л. Н. подшучивал над Марьей Николаевной, рассказывая, как у нее в монастыре одни работают, а другие их благословляют на работу. "Благословите, матушка!" -- поклонится послушница и ее ночной горшок вынесет. А рядом М. А., которая, когда кто-нибудь хотел поцеловать ей руку, смущенно отмахивалась и говорила с комичным ужасом: "Это мои-то, поганые, навозные руки целовать!".