Пётр Бартенев - О Пушкине: Страницы жизни поэта. Воспоминания современников

Прижитая в чужих краях дочь Строганова Идалия Григорьевна, супруга кавалергардского полковника Полетики, считавшаяся приятельницей H. Н. Пушкиной, также, конечно, приезжала к ней в эти дни. Эта женщина, овдовев и выдав дочь свою за какого-то иностранца, жила до глубокой старости в Одессе, в доме брата своего графа Александра Григорьевича. В то же самое время, как рядом с их домом на Приморском бульваре княгиня Воронцова восхищалась стихами Пушкина и ежедневно их перечитывала, Идалия Григорьевна не скрывала своей ненависти к памяти Пушкина. Покойная Елена Петровна Милашевич (рожд. графиня Строганова, дочь великой княгини Марии Николаевны) по возвращении из Одессы, куда она ездила навестить престарелого деда, с негодованием рассказывала про эту его сестру, что она собиралась подъехать к памятнику Пушкина, чтобы плюнуть на него. Дантес был частым посетителем Полетики и у неё виделся с Натальей Николаевной, которая однажды приехала оттуда к княгине Вяземской вся впопыхах и с негодованием рассказала, как ей удалось избегнуть настойчивого преследования Дантеса [676]. Кажется, дело было в том, что Пушкин не внимал сердечным излияниям невзрачной Идалии Григорьевны и однажды, едучи с нею в карете, чем-то оскорбил ее [677].

Труд ухода за Пушкиным в его предсмертных страданиях разделяла с княгиней Вяземской другая княгиня, совсем на неё непохожая, некогда московская подруга Натальи Николаевны, Екатерина Алексеевна, рождённая Малиновская, супруга лейб-гусара князя Ростислава Алексеевича Долгорукого, женщина необыкновенного ума и многосторонней образованности, ценимая Пушкиным и Лермонтовым (художественный кругозор которого считала она шире и выше Пушкинского). Стоя на коленях у дивана, она кормила морошкою томимого внутренним жаром страдальца [678]. Она слышала, как Пушкин, уже перед самою кончиною, говорил жене: «Porte mon deuit pendant deux au trois années. Tache qu’on tóublie. Puis remarie-toi, mais pas avec un chenapan» [679]. Она свято исполнила эти заветы: вскоре после похорон уехала к брату в Полотняные заводы, прожила два лета в тесноте деревенского Михайловского дома, поселилась в Петербурге для обучения детей и на осьмом году вдовства вышла за человека хорошего [680]. Тесная дружба, соединяющая детей её от обоих браков, и общее благоговение этих детей к её памяти служат лучшим опровержением клевет, до сих пор на неё взводимых, и доказательством, что несправедливо иные звали её «âme de dentelles» (кружевная душа), тогда как она была красавица не только лицом, а всем существом своим, рядилась же по приказанию мужа, который гордился красотою её и радовался тому, что его невзрачностью оттенялся «чистейшей прелести чистейший образец», точно так же, как рядом с Вирсавией помещают Арапа. Пушкин до конца любил и берёг её как своё сокровище [681].

В первом письме 28 января Тургенев пишет: «Геккерн ранен в руку, которую держал у пояса; это спасло его от подобной раны, какая у Пушкина. Пуля пробила ему руку, но не тронула кости, и рана не опасна. Отец его прислал заранее для него карету. Он и Пушкин приехали каждый в санях, и секундант Геккерна не мог отыскать ни одного хирурга. Геккерн уступил свою карету Пушкину. Надлежало разрывать снег и ломать забор, чтобы подвести её туда, где лежал Пушкин, не чувствуя, впрочем, опасности и сильной боли от раны и полагая сначала, что он ранен в ляжку. Дорогой в карете шутил с Данзасом. Его привезли домой. Жена и сестра жены Александрина были уже в беспокойстве, но только одна Александрина знала о письме к отцу-Геккерну». Показание замечательное. Умирающий Пушкин отдал княгине Вяземской нательный крест с цепочкой для передачи Александре Николаевне. Александра Николаевна была как бы хозяйкою в доме; она смотрела за детьми (старшей дочери было 5 лет, сыну старшему 4, младшему 2, а графине Меренберг ещё 9 месяцев). В доме сестры своей Александра Николаевна оставалась до своего позднего брака с бароном Фризенгофом, от которого имела дочь-красавицу, вышедшую за принца Оттокара Ольденбургского [682]. Барон Фризенгоф, венгерский помещик и чиновник Австрийского посольства, первым браком женат был на Наталье Ивановне Соколовой, незаконной дочери того же И. А. Загряжского († 1807) от какой-то простолюдинки [683]. Эта вторая Наталья Ивановна была воспитана своею бездетною сестрою, графинею Де-Местр.

28 января благодетельно неугомонный Тургенев встретился с голландским посланником, который расспрашивал об умирающем с сильным участием и рассказал содержание и выражения письма Пушкина. «Невыносимо, но что было делать!» Конечно, тут он услышал от него такую подробность. Пушкин на минуту думал, что повалившийся Геккерн убит, и сказал: Tiens! Je croyais que sa mort me ferait plaisir; à présent je erois presque que cela me fait de la peine! [684]

Как не вспомнить тут поединок Онегина с Ленским!

«РА». 1908. № 10. С. 291—296.

В дополнение укажем на гениальную даровитость Пушкина. П. В. Нащокин нам говаривал неоднократно, что если бы судьба повела Пушкина на поприще военное, он был бы знаменитым полководцем. К Пушкину отнести можно выражение М. П. Погодина о Хомякове: голова у него точно фонарь освещала всякий предмет, стоило ей приблизиться к нему. С. А. Соболевский рассказывал, что однажды Пушкин зашёл к молодому классику С. С. Мальцову и застал его над Петронием. Мальцов затруднялся понять какое-то место. Пушкин прочёл и тотчас же объяснил ему его недоразумение. Пушкину было не трудно усвоить себе до некоторой степени и язык итальянский не только для разговора, но и грамматически, и благозвучием его не мог он не восхищаться.

«РА». 1908. № 12. С. 591.

Владелец рукописей, старший сын Пушкина Александр Александрович, зимою 1880 года вознамерился пожертвовать эти рукописи Румянцевскому Музею и согласился на просьбу С. А. Юрьева (который в то время был председателем Общества Любителей Русской словесности при Московском Университете) предварительно позволить ими воспользоваться для предстоявшей выставки во дни торжеств по поводу открытия памятника Пушкину. Общество поручило мне принять эти рукописи, для чего и ездил я в апреле 1880 года в Козлов, где тогда стоял Нарвский гусарский полк, коего командиром был Александр Александрович. Вместе с рукописями получил я и привёз в Москву позволение напечатать в «Русском Архиве» то из рукописей, что ещё не было обнародовано. Когда я начал это печатание, ко мне явился книготорговец Анский, наследник Салаева, который перекупил у петербургского книгопродавца Исакова право на издание сочинений Пушкина. Анский предъявил купчую крепость, коею предоставлено Исакову печатать и все дотоле неизданные произведения Пушкина. Таким образом мне пришлось входить в денежную сделку, и по скудости средств «Русского Архива» я должен был печатать только самое ценное. Оказалась неизданною целая глава «Капитанской дочки» [685]и, разумеется, многие издания её перепечатали. Один только М. Н. Катков, узнав о моих уплатах, предложил мне за перепечатку в «Русском Вестнике» принять участие в платеже.