Пётр Бартенев - О Пушкине: Страницы жизни поэта. Воспоминания современников

Недаром вдова Пушкина извещала Нащокина о воспитании детей своих.

Для Нащокина не было у Пушкина тайны. Я знал этого необыкновенного человека на склоне его лет. Он так много делал добра, что вдова его долгие годы могла жить пособиями лиц им облагодетельствованных. Подобно Американцу графу Толстому, Нащокин умер стоя на коленях и молясь Богу.— Любопытно, что письма барона Дельвига не свидетельствуют об особенной искренности в его дружбе к Пушкину [645], а письма Пушкина к А. Н. Вульфу совсем-таки холодны. Демон А. Н. Раевский вовсе не так ядовит, как про него думали (он и младший его брат не схожи друг с другом и внешностью, и нравом: первый в деда своего Грека Константинова, второй — в Самойловых). Чаадаев обличается в своём напускном значении. А. И. Тургенев пишет о нём: «Деликатно хочу напомнить ему, что можно и должно менее обращать на себя и на das liebe Ich [646]внимания, менее ухаживать за собою и более за другим, не повязывать пять галстухов в утро, менее даже и холить свои ногти и зубы и свой желудок, а избыток отдавать тем, кои и от крупиц падающих сыты и здоровы». Тем не менее Чаадаев был, хотя и самовлюблённый, но добрый человек, и разочаровавшийся в нём Пушкин сохранил к нему дружеское чувство.

На 123 стр. 2-го тома Переписки находим любопытное указание на то, что сношения Пушкина с Филаретом продолжались и после известного обмена стихотворениями [647]. Тут посредницею была дочь князя Кутузова, Е. М. Хитрово, достойная благодарной памяти потомства за свою восторженную привязанность к этим гениальным людям. Оказывается, что отношения к графу Бенкендорфу не были так угнетательны для Пушкина, как обыкновенно думают у нас [648], а про императора Николая Павловича (одарённого чувством изящного) и говорить нечего: он спас поэта от ссылки в Сибирь, приказав затушить дело об известной поэме: «Ты зовёшь меня в Пензу,— писал Пушкин князю Вяземскому 1 сентября 1828 г.,— а того и гляди, что я поеду далее, прямо, прямо на Восток». Шла война, и Государь в это время находился в Турции. Тут, может быть, действовал Жуковский через князя А. Н. Голицына, и в переписке сего последнего с Государем надо искать разъяснения для истории Гаврилиады [649].

С нетерпением ожидаем третьей книги этого превосходного издания. Бог в помощь В. И. Саитову!

«РА». 1908. № 4. Обл.

В Москве у Власия, в одном из переулков долго проживала в своём доме девица Александра Ильинична Нефедьева, близкая родственница и друг А. И. Тургенева, который у неё и скончался и по смерти которого († 1845) письма его были пересланы в Париж к его брату, известному якобы декабристу Николаю Ивановичу [650]. Сын сего последнего, ваятель, Пётр Николаевич бережно сохранил его бумаги и, приведя в порядок с помощью старичка Литвина Домейки (жившего в пресловутом польском дворце князей Чарторижских), не отказывал в сообщении их нашим изыскателям истории и словесности. Так в 1902 году, приняв кратковременное участие в разборе этих драгоценных бумаг, получил я от П. Н. Тургенева собрание писем князя Вяземского и передал их издателю его сочинений графу С. Д. Шереметеву. Недавно Императорская Академия наук получила от П. Н. Тургенева большое собрание исторических бумаг и между ними письма его дяди к А. И. Нефедьевой с новыми подробностями о последних днях жизни и о кончине А. С. Пушкина. Драгоценные, почти подённые письма эти ныне изданы в VI-м выпуске академического издания: «Пушкин и его современники» [651]. Тут мы находим множество новых подробностей и дополнений к известному рассказу об этих злосчастных для России днях, написанному В. А. Жуковским [652]. Надо, чтобы издано было и то, что Жуковский писал Пушкину перед его роковым поединком. Сын Жуковского передал эти письма покойному Л. Н. Майкову, и они должны храниться у вдовы его Александры Александровны. Тайна, подобавшая тому, что писано совсем не для оглашения, до такой степени нарушена, что напечатание этих писем уже не произведёт соблазна, и эти письма (нами читаемые) дополнят новыми чертами страшную страницу в биографии поэта [653].

Удивительный был человек этот Александр Иванович Тургенев. Подобно другому холостяку, Крылову, он кушал непомерно, и Жуковский сочинил, что в его желудке помещались «водка, селёдка, конфеты, котлеты, клюква и брюква». Обыкновенно после еды, продолжая беседу с приятелями, он засыпал и быстро пробуждался. Грузное тело не мешало ему быть деятельным и подвижным в удовлетворении своей просвещённой любознательности и во всякого рода непоказной благотворительности не только друзьям своим, по преимуществу людям, судьбою так или иначе обделённым. Он постоянно вёл свои дневники и обширную переписку со многими лицами (например, письмами его к князю Вяземскому наполнены целых четыре тома). Это был человек благоволения, всепрощения, высокого благородства. Недаром Филарет, отказывавшийся постоянно от похорон, вызвался лично отпеть его к похоронам в Новодевичьем монастыре. Князь Вяземский говорил, что Тургенев, живучи в Москве, находился «у ног Свербеевой или митрополита». Екатерина Александровна Свербеева написала Жуковскому прекрасное задушевное письмо о последних днях жизни Тургенева.

26 января (т. е. накануне поединка) Тургенев видел Пушкина на бале у гр. Разумовской, а за день перед тем провёл с ним часть утра; видел его весёлого, полного жизни, без малейших признаков задумчивости: «мы долго разговаривали о многом, и он шутил и смеялся»; а ещё дня за два «провёл с ним большую часть утра; мы читали бумаги, кои готовил он для 5-й книжки своего журнала. Каждый вечер видел я его на балах спокойного и весёлого» [654]. Но не спокоен он был перед тем на балу у графа Уварова. Покойная графиня Н. В. Строганова говорила впоследствии, что не может забыть зверского выражения в лице его и что на месте его жены ни за что на свете не решилась бы возвращаться домой в одной с ним карете [655]. Граф В. А. Соллогуб писал, что Пушкин в припадках ревности брал жену к себе на руки и с кинжалом допрашивал, верна ли она ему. Накануне поединка Пушкин обедал у графини Е. П. Ростопчиной, супруг которой мне рассказывал, что до обеда и после него Пушкин убегал в умывальную комнату и мочил себе голову холодною водою: до того мучил его жар в голове. 26 числа вечером сидели у княгини Вяземской. В. А. Перовский, граф М. Ю. Виельгорский и ещё кто-то. Самого князя не было дома. Вбегает Пушкин, вызывает княгиню в другую комнату и передаёт ей, что у него назначена дуэль с Дантесом. Княгиня и её собеседники не знали, как им быть, и, не дождавшись почти до утра, чтобы возвратился князь Вяземский, разошлись. Князь, вероятно, был у Карамзиных, где обыкновенно засиживался последним… Надо вспомнить, что князь и княгиня Вяземские, имевшие тогда трёх дочерей-невест, перестали принимать у себя Дантеса, ввиду его наглостей. Покойный граф В. Ф. Адлерберг сказывал мне, что ещё в 1836 году на одном вечере он видел, как Дантес глазами помигивая кому-то на Пушкина, пальцами показывал рога. Это побудило графа (дружного с Жуковским) рассказать о том великому князю Михаилу Павловичу и предложить ему перевести наглого кавалергарда на Кавказ согласно выраженному им как-то желанию. Великий князь не решился последовать этому совету, так как этого нельзя было сделать без соизволения шефа Кавалергардского полка, т. е. самой императрицы Александры Фёдоровны, которая из собственных денег пополняла жалованье Дантеса. К тому же в обществе Дантес имел постоянный успех своим молодчеством и остроумием [656]. Собираясь издавать журнал вроде Английского Четырёхмесячного Обозрения, Пушкин сказал, что ещё не выбрал, какое дать название журналу. «Да вы назовите его „Квартальным Надзирателем“»,— сказал Дантес. Пушкин сам смеялся этому.