Анатолий Гордиенко - Первый комендант

— Школу мою сожгли, — продолжал свой печальный рассказ Чистюнин. — Уничтожили детские сады, ясли, техникумы, бани. А какая филармония была у нас! Какой зал! Лучших артистов страны не стыдно было принять. Все самые важные городские собрания там проходили. Она у входа в парк стояла. Половину деревьев в парке спилили… Ничего захватчики не пожалели, а берёзы были здесь чуть ли не Петром Первым посажены. Почти тысяча больших домов снесена с лица земли, одни фундаменты остались. Где люди жить будут? Нас в лагерях было тысяч двадцать. А сколько погибло? Вот здесь был домик поэта Державина. Как мы берегли его! Гитлеровцы растащили на дрова…

Молчанов шёл, и ноги его были как чугунные, руки безвольно лежали на автомате. Он то и дело прикуривал гаснущую самокрутку.

— Вот оно, горе-то, — повторял Шенявский. — Я впервые вижу такое. Битый кирпич, ржавый металл. Нет города!

Молчанов остановился, погладил потрескавшиеся от огня кирпичи, за которыми стояла стеной сизая лебеда и крепкая крапива. Прошли ещё немного, остановились у развалин дома пионеров.

— Хватит, больше не могу, — выдохнул Молчанов. — Нервы сдают. Наверное, оттого, что ночью не сплю. Возвращаемся в комендатуру.

Они шли на Зареку мимо унылых пустырей, с одной улицы было хорошо видно, как на другой, параллельной, неторопливо ехала телега, нагруженная обгоревшими чурбаками, жердями, досками.

Во дворе комендатуры толпился разный народ — гражданские и свои, видимо, сменившиеся наряды патрулей. Со всех сторон слышалось:

— Товарищ комендант, товарищ комендант! Где нам жить? Наш дом сгорел…

— Каким образом раздобыть одежду для лагерных ребятишек? Нужны простыни, одеяла…

— Мы с дедом плотники, пришли помочь. Куда нам?..

— Когда магазин хлебный откроется?..

— Хотим в Красную Армию записаться. Трое нас дружков. Немца бить хотим, нам уже скоро по восемнадцать будет…

Молчанов не мог ответить на все вопросы. Он распорядился выдать два десятка простыней и одеял, пообещал, что к обеду в лагеря приедут походные кухни, плотников отослал в распоряжение Жидкова.

А Жидков оказался наверху, поджидал его у дежурного офицера — запыленный, грязный, с забинтованной правой рукой.

— Что-нибудь серьёзное? — спросил Молчанов с порога.

— Царапина, товарищ капитан. Кажется, новый вид мины обнаружили, пришлось подорвать. Задело, чёрт возьми.

Жидков доложил: все здания на площади Ленина проверены трижды. Весь центр разминирован. Однако мин в городе ещё очень много. Чувствуется умелая рука — места выбраны с умом, с хитростью, всюду отличная маскировка. Все сорок четыре сапёра живы и здоровы.

К комендатуре подъехала бронемашина. Из неё выскочил командир миномётного взвода Малинин, взбежал по лестнице, грохоча разбитыми сапогами.

— Товарищ капитан, погибли Перегудов, Бабак, Табеев. В Соломенном. Двое — при разминировании, Табеев — при тушении пожара. Лесозавод спасал, людей местных организовал. В цех вбежал, а тут крыша и рухнула…

Молчанов знал их всех, помнил в лицо каждого. Долго молчали. Шенявский вышел во двор, отдал приказ привезти погибших в комендатуру. Молчанов попросил радиста вызвать «Марсовый».

— Неон Васильевич, докладываю: в городе всё благополучно, разминирование идёт полным ходом. К сожалению, есть потери. Погибли трое.

Антонов выслушал доклад и сообщил, что у него на борту находится член Военного совета фронта, первый секретарь ЦК Компартии Карело-Финской ССР генерал-майор Куприянов. Его интересуют здания на площади Ленина.

— Проверены трижды, товарищ капитан первого ранга.

— Хорошо. Генерал просит срочно дать туда связь.

— Слушаюсь. К вечеру будет связь на сто номеров.

— Итак, в город пришла Советская власть, вам будет легче теперь, Иван Сергеевич. Прошу оставаться на месте, в комендатуре. Через пару часов соберёмся у меня на «Марсовом».

Потом вышел на связь Писаревский, рассказал, как идёт расквартирование батальона. Только закончили разговор, вбежал дежурный.

— Товарищ капитан, там пленного поймали. Готов дать сведения.

Вместе с пленным, невзрачным рыжеватым мужичонкой, одетым в старую рабочую спецовку, в комнату проскользнула худая черноволосая женщина.

— Это я его привела, товарищ командир. Вернее, он сказал, чтобы я его привела. Он не хочет воевать, он сам остался…

Женщина тихонько заплакала. В тишине вдруг отчётливо послышалась далёкая пулемётная стрельба. Стреляли в направлении Пряжи. Молчанов кивнул дежурному офицеру, тот стремительно вышел из комнаты, чтобы связаться по радио с группой, занявшей оборону за городом.

— Вы вопросы задавайте, товарищ командир, он всё скажет. Он хороший, говорит, что столяр-краснодеревщик, из рабочих, значит…

Молчанов глядел на них тяжёлым взглядом, потом медленно встал, подошёл к окну, вслушался — перестрелка затухала.

— Вы были замужем… до него?

— Нет, я одинокая. Я умею по-ихнему, я буду переводить. Вы ему худо не сделаете?

— Переводчик у нас свой есть. А с пленными у нас обращение гуманное, гражданка. Мы не звери.

Допрос пленного дал не очень многое. Солдат долго и подробно старался рассказать о том, как минировали город, как был получен приказ вывозить станки, кирпич, электромоторы, батареи парового отопления и даже ванны из уцелевших квартир…

— Зачем вы город в концлагерь превратили? — перебил пленного Шенявский. — Какую цель ставили?

— Я простой солдат, я подчинённый. Нам сказали, что так удобнее управлять населением.

Вошёл дежурный офицер, наклонился к Молчанову, сообщил, что на Пряжинском шоссе кто-то из леса обстрелял походную кухню и грузовик, убитых нет, ведутся поиски.

Пленного увели. Сгорбившись, ушла и заплаканная женщина.

Приехала трёхтонка со свежим хлебом, Молчанов тотчас отправил её по лагерям. Пришли двое военных, стали требовать, чтобы их части были размещены как можно скорее и только в центре города. Не успел закончить этот неприятный разговор, как часовой ввёл опрятного старичка в чёрной рясе.

— Вот, вас добиваются, товарищ капитан, — смущённо пробормотал часовой. — Я говорю, комендант заняты, а он своё. Два часа поджидает, поди.

Шенявский предложил стул необычному посетителю.

— Видите ли, мы некоторым образом соседи, — начал гость. — Я священник местной православной церкви. Хочу низко поклониться вам, нашим освободителям, пожелать здравия и многих благ. Должен сообщить, что терпели мы многие лишения и оскорбления от захватчиков. Ныне же все мы воспряли духом, и сегодня же вечером мыслим отслужить торжественный молебен во славу победоносного красного воинства. Не будет ли каких указаний на сей счёт у товарища коменданта?

Молчанов озадаченно поглядел на Шенявского, тот усмехнулся.