Ирина Триус - Дорога длиною в жизнь

«Радость моя!

«Что же делать? Чем мне тебе помочь?» Твоя помощь для меня очень значительна. Ты мне даешь многое. Без тебя я бы, наверное, скис, а особенно сейчас. Настроение у меня бодрое, хотя и иду ко дну. И все же умирать я не собираюсь, хотя все идет к этому. Но если тебе очень хочется, чтобы мне стало лучше, так и будет. Ты получишь мое письмо и спи спокойно. Давай вместе будем спать спокойно. Пытаюсь ответить тебе без машинки. Прежде всего чтобы тебе не думалось, что мне совсем плохо. Жив, жив курилка.

Обнимаю тебя нежно.

Всегда твой Костя».

Телеграмма:

«Костик умер девятого января девять вечера. Павлова».

Письмо матери Кости:

«Дорогая Ирина Борисовна!

Выполняю Вашу просьбу: написать о последних днях жизни Костика.

Он умер дома, на моих руках, в тяжких муках и в полном сознании. До самого конца не верил, что умирает. В последние дни и даже часы говорил о Вас. Я не раз предлагала написать Вам под его диктовку. Он отказывался, щадя Вас. Я даже предложила вызвать Вас повидаться: вы так дружили, что я не считала это предосудительным, тем более я-то знала, что он умирает. Он и от этого отказался — не хотел, чтобы Вы видели его таким, каким под конец сделала его болезнь. Мне думается, что и его последняя мысль была тоже о Вас, так как он часто и подолгу все смотрел и смотрел на Ваш портрет. Перечитывать Ваши письма он уже не мог, но меня об этом просил, и я, быть может, только тогда и поняла по-настоящему, кем же Вы для него были…

В ящике его письменного стола я нашла записку, в которой он прощался с жизнью. Записка датирована числом незадолго до получения Вашего первого письма. Встреча с Вами отодвинула его смерть. Любовь к Вам заставила его снова полюбить жизнь. Впрочем, он любил жизнь всегда, просто все завязалось слишком тугим узлом, ему оставалось разрубить его единственным способом — лишить себя жизни. Вы возродили его, и за это Вам великое материнское спасибо и благословение!

Вот, собственно, и все, что я смогла написать Вам о Костике. Я осталась одна на всем свете. Внуки воспитаны чужими мне. Да что мне — они и к отцу в последнее время уже не приходили. Пока еще не знаю, как смогу жить дальше. Впрочем, наверное, смогу: еще ни одна мать не бросилась в могилу вслед за своим сыном. Видимо, придется как-то жить без него и дожидаться своей очереди…

Портрет Ваш, который Вы подарили Костику, я Вам не возвращаю. Я поставила его возле своей кровати рядом с портретом сына. Как сын, я далека от сантиментов, но Вы стали мне дочерью, и — да храни Вас бог!

С низким поклоном

мать Костика».

Из потока писем, устремленного ко мне как журналисту и писателю, я отложила одно, начинавшееся словами: «Уважаемая Ирина Борисовна! Я люблю Вас. Вот уже шесть лет, хотя видел Вас всего два раза. Однако решил, что приобрел право открыть Вам свою душу только сейчас. Я знаю, у Вас бывает много людей, и все-таки постарайтесь вспомнить меня — Петр Михайлович Кузнецов. Я дважды обращался к Вам за помощью. Откроюсь: второй раз я свою просьбу придумал, чтобы повидать Вас перед отъездом из Москвы. Оба раза Вы откликнулись…»

Я долго силилась вспомнить — стараюсь ответить каждому своему читателю. Вспомнила! Это тот бывший уголовник, который четыре года назад просил помочь прописаться на шесть месяцев под Москвой, в Малаховке, чтобы отремонтировать дом для престарелых родителей. Второй раз, спустя два года, он сообщил мне о смерти отца. А с какой просьбой обращался, я так и не вспомнила.

Сейчас я потеряла последнего из семьи и самого дорогого человека — мать. Болезнь, приковавшая меня к постели, физическая беспомощность только усугубляли тяжесть положения. И все-таки в своем горьком одиночестве я не ухватилась за соломинку — за полученное письмо. Ответила скупо и холодно: я тяжелобольной человек, и мне не до романов.

«…Получил Ваше письмо, которое ждал с нетерпением. Я понимаю, Вы можете подумать, что я человек легкомысленный или хитрый. Вот что печально. Какой же это «роман»? Это настоящая большая любовь. Не знаю, как Вам объяснить, но я счастлив, что Вы есть на свете. Мне так хочется для Вас что-то сделать — лишь бы Вам было хорошо и спокойно. Я знаю Ваше состояние, но разве это имеет значение? Для меня Вы — это Вы. Прошу Вас, подумайте серьезно и отбросьте темные мысли. Примите мою мужскую руку, а уж мужчиной-то я буду до конца. Так хочется Вас увидеть! Я приехал бы сейчас, но не отпускают с работы, буду ждать сентября.

Нет у меня никаких «задних мыслей и далеко идущих планов». Я написал Вам от чистого сердца. Мне ничего не нужно, я в состоянии все сделать сам. Но разве я виноват в том, что полюбил Вас? Я в жизни многого добился благодаря Вам. Мне нужно только, чтобы Вы поняли меня и поверили, что есть человек, который весь полностью принадлежит Вам.

Теперь немного о себе. После хореографического училища я работал танцором в цыганском театре «Ромэн». Пробовал себя как балетмейстер. И все-таки меня больше тянуло к постановочной и преподавательской работе. Видно, мне нужно было идти в педагогический институт. В дальнейшем я полностью перешел на преподавательскую работу. Организовал школу фигурного катания в пятидесятых годах. Это были первые шаги в фигурном катании.

По совместительству работал в детском доме воспитателем — самые светлые дни в моей жизни. Я и сейчас считаю, что работа с детьми — святая профессия. Но после всех моих несчастий, когда я освободился, не имел права даже мечтать о такой работе. Пришлось все начинать с нуля. Работал в Казахстане кочегаром, потом на кирпичном заводе. Переехал в Томск — в город моего детства. Здесь работаю в больнице слесарем. Получил комнатушку, точнее, крохотную каморку. Трудно было вливаться в настоящую жизнь. Начинаю думать о своей любимой профессии. Есть все основания вернуться к детям.

Вот и написал короткую автобиографию. В сентябре у меня отпуск, я приеду в Москву, и, если Вы разрешите, мы обязательно встретимся.

Желаю Вам всего, всего хорошего. С душевным приветом

Ваш Петр».

На этот раз письмо глубоко тронуло меня. И снова, несмотря на боль, позвала за собою Жизнь.

«Дорогая Ирина Борисовна! У меня сегодня счастливый день — получил Ваше письмо. Отвечу на все вопросы, полностью исповедуюсь, хотя прошлое так тяжело ворошить. От Вас я ничего не скрою.

В молодые годы (можно смело сказать) я имел большой успех как в личной жизни, так и на сцене. Выступления в театре, в лучших концертных залах, по телевидению, гастроли по Союзу. Все это вскружило голову. Мне в то время нужно было отказаться от всех личных успехов и пойти только на преподавательскую работу. Я этого не сделал — моя первая ошибка. И — покатился по наклонной плоскости. Ничто не могло меня остановить. Я докатился до серьезного уголовника — стал грабить. Мои судимости: кража, грабеж, грабеж, побег. Прошел много тюрем, колоний. В общей сложности — четырнадцать лет. Был злым, дерзким, считал, что жизнь кончена. Единственное, что приводило меня в чувство, — музыка. И прежде всего — Чайковский. В минуты, когда я слушал Чайковского, в душе пробуждалось просветление. К сожалению, это были только минуты, а жизнь оставалась прежней. В последний срок, когда я получил шесть лет, отбывал наказание на севере и отсидел четыре года, я полностью перечеркнул свою жизнь и решился на побег. Знал, что это безумие, и все-таки бежал. Концовка побега, как и всегда бывает, печальна — мне добавили два года. И опять этапы, пересылки и колония.