Ирина Триус - Дорога длиною в жизнь

Однажды он позвонил мне и с тревогой в голосе сообщил, что завтра премьера спектакля «Последний день» и что он очень волнуется — будет «начальство». Да, да, он не боялся публики, которая обожала его, он боялся «начальства». «Главное, понимаете, не будет на премьере автора Бориса Васильева, это удивительный человек, но он сейчас болен. Вот я и решил позвонить вам, позаимствовать мужества». — «Полноте, Михаил Иванович, завтра все будет отлично», — только и смогла ответить я.

Конечно же премьера прошла с триумфом. Но рассказывал Жаров о ней с присущим ему юмором. Я от души смеялась. Он вдруг как-то посерьезнел и сказал: «С таким смехом, как у вас, можно многое преодолеть». Да, он умел поддержать меня в трудную минуту.

Последний раз я услышала в телефонной трубке его — словно бы и не его — осипший голос: «Понимаете, я потерял голос. Знаете ли вы, что такое потерять голос для актера? Меня повезут сегодня к ларингологам в поликлинику Большого театра».

Хотелось верить, что к нему не только вернется голос, но и он сам оправится от тяжелой болезни. Но больше увидеть его мне не пришлось…

Вернувшись из больницы, узнала, что умер Павел Григорьевич Антокольский. Смерть большого художника я всегда принимаю как личное горе. Здесь горе вдвойне — Павел Григорьевич многие годы был моим старшим другом по перу. Он же дал мне рекомендацию в Союз писателей. Сейчас перечитываю его письма и стараюсь разгадать, что было скрыто за каждой строкой. Я позволю себе привести здесь хвалебные, равно как и критические, слова Антокольского, так как дорожу каждым его словом, обращенным ко мне.

«…Прочитав Вашу книгу, я почувствовал направление Вашей мысли, силу и точность этой хорошей русской прозы. Что же касается несчастий, которые одинаково знакомы Вам, как и мне, то в последнее время я всегда повторяю блоковское:

Увы, это лейтмотив всех жизней нашего века, все мы в одном кругу. Называть его «адским» нет смысла, оттого что под ногами твердая земля, которая полгода бывает зеленой, и вверху небо, которое и сейчас, в октябре, бывает синим…»

«…В целом Ваша лирическая проза мне определенно нравится, особенно «Ели» и «Земля и небо». Эти вещи меньше по значению, по напряженности, чем Ваша книга. Но и у них, у каждой, есть все права на существование, на печать, на внимание читателей, которые и в них узнают Вас. Так что действуйте смело, риск, как известно, дело благородное. Впрочем, о риске и говорить незачем. Вас ценят и любят многие и многие. И если на этот раз Вы делитесь личным и затаенным, тем бо́льшая Вам цена…»

«…От всего сердца поздравляю Вас с главным праздником нашей истории, с Великим Октябрем, который послал поколение двадцатых годов в дорогу дальнюю, дальнюю. Вы намного моложе меня. Октябрь для Вас — легенда, книга. А я видел, как вышибали юнкеров из Хамовнических казарм. На старости лет все это отчетливо стоит перед глазами…»

«…Только вчера вернулся из путешествия в Кишинев и Одессу и нашел на столе Ваш конверт, прочел Ваши новые вещи, которые Вы правильно называете миниатюрами.

Вот что пришло мне в голову. Только, чур, условимся: примите сказанное как совет старого писателя (или поэта — все равно). Совет рабочий, мастеровой — большей ценности в нем не ищите.

Пора Вам, как говорится, менять лошадей! Пора заново начать труднейшее в мире дело — искусство выражения себя в словах родного языка, в ритме, в образах. Никаких миниатюр! Никаких отрывков, никаких набросков, которые претендуют только на то, чтобы остаться набросками.

Вы должны ( должны — слышите?) писать книгу. Какую? Это трудно подсказать другому человеку. Нелегко и самому этому «другому» (то есть Вам самой) предвидеть, какая она будет, эта книга. Наверное, по жанру повесть (до романа Вы не доросли). По содержанию — нескольких, так или иначе связанных между собой персонажей: людей Вашего поколения. Но судьбы у всех свои. Не надо заботиться о стройном и законченном сюжете. Не надо искусственно сводить концы с концами.

Но совершенно необходимо: с самого начала заинтересовать читателя изображенными ( выдуманными Вами) действующими лицами. Как это сделать — великий секрет писателя. Но пусть Вас ничего не пугает. Если Вы поверите, что выдуманное Вами — правда, если Вам хватит памяти и воображения для такого связанного рассказа — дело выгорит.

Память и воображение работают, так сказать, спаренной бригадой. Два лучших союзника и помощника писателя — память и воображение. Память подсказывает, воображение справляется с этим сырьем по своей державной воле. Вы можете возразить: «Вы — поэт, я — прозаик, мы разные, на разных языках говорим, на разных планетах живем».

Ан нет!

Выдумка, вымысел чего-то, никогда не бывшего в жизни, Но истинного, — это обязательно для каждого пишущего человека. Предвижу все трудности, которые Вам помешают или могут мешать и тормозить Вашу работу. Но они есть у каждого из нас. Важно только одно: не робеть. Вы сами не заметите, как начнет крутиться волшебное колесо Вашей прялки.

Петры, Лены, Саши и Лизы сами начнут действовать, как только Вы толкнете их к выходу на сцену Вашей грязной, черновой рукописи. Дайте им волю!

Я совсем не боюсь ошарашить Вас своим предложением. Только, ради бога, ничего не бойтесь. Изводите безжалостно бумагу и чернила. Сочиняйте лишние варианты, черкайте все, что взбредет в голову, жените и разводите жен и мужей, убивайте кого вздумается, вводите в структуру повести детектив, уголовщину, а то и ведьм с чертями, грязные перебранки коммунальных квартир, сплетни и вообще всю невообразимую путаницу жизни в трижды, семижды прекрасном и некрасивом обличье.

Убежден в том, что мой проект увлечет Вас. Мне очень хочется подбить Вас на такой неожиданный поворот в Вашей творческой судьбе. Поверьте, что он благодетелен. Он освежит Вас хотя бы тем, что до сей поры был Вам чужд и казался чем-то «неподходящим». От всего сердца желаю Вам успеха!

Ваш Антокольский».

Так мною была написана повесть «Преодоление одиночества».

Откуда у Антокольского в его преклонном возрасте, горьких утратах, тяжелых болезнях оставалось столько душевных сил для тех, кто начинал трудную работу писателя? Отдать, поддержать, помочь казалось целью его жизни. Но ведь было же у него самого творчество писателя и поэта, обширная общественная деятельность гражданина. Почти шесть десятилетий, не смолкая, звучал в нашей поэзии страстный голос Антокольского!

Павла Григорьевича давно уже нет среди нас. Но живут его книги, живут его ученики, все те, кому подарил он при жизни хотя бы частичку своей необыкновенной, чудесной души и кто с благодарностью и благоговением помнит его, одержимого любовью к поэзии, слову, людям.