Михаил Салай - По знакомым дорогам

— Какую?

— Побеседовать с партизанами о батьке Боженко. Очень просят. Надо это сделать, пока мы не ушли. Торопят!

— Слушай, Митрофан, а почему торопят? Случайно это? Или слух пошел, что мы вот-вот уйдем? Может, люди уже и число знают?

Негреев тоже нахмурился, брови сошлись на переносице.

— Думаю, это случайно. Выступи, Миша, никому не показывая ничего. Но мы, конечно, поимеем в виду, что быть надо настороже.

Я кивнул: не мешает, мы в тылу врага.

Партизан собралось немало: одни сидели на бревнах, другие на пеньках, а третьи устроились просто на земле, поджав под себя ноги. Перед самым началом беседы пришел и Николай Никитович Попудренко, выслушал доклад о нашем мероприятии, похвалил: «Оце дуже гарно! Послухаем!»

А я еще не знал, с чего начать. С того, как немцы захватили мой родной город Новгород-Северский, который оборонял в то время единственный местный отряд Красной гвардии в составе двадцати пяти человек? Или с Брестского договора, заключенного в 1918 году? Рассказать об этом? Так, наверно, все это молодежь знает из школьных учебников.

И сам собой родился и сложился рассказ о первой встрече с Боженко. Об этом нигде еще не написано…

После захвата Новгород-Северского немцами я на лодке переправился через Десну и решил идти лесами к Брянску с твердой целью: хоть до Москвы дойду, пока не встречу кого-нибудь из ЦК КП (б) У и не услышу, как жить и действовать дальше, как бороться с врагом.

До Брянска я, конечно, не пешком шел, а добрался уже на поезде и тут, на станции, встретил старого товарища и даже тезку своего — Михаила Бышко.

— Куда и зачем? — спросил он.

— Да я и сам не знаю!

Он засмеялся, а я рассердился:

— Чего ты ржешь? Ищу, кто научит, как жить!

— Пойдем со мной, — позвал он по-доброму.

— Куда?

— Сам увидишь и все поймешь. Пока не спрашивай. Молча мы вышли из вокзала и пошли по улице, пока не дошагали до большого дома, огороженного высокой стеной, как тюрьма.

— Это дом купца Могилевского, — сказал Михаил и постучал в железные ворота.

— Кто? — послышался голос со двора.

— Степан.

Я смотрю на него и думаю: чего он дурака валяет, какой он Степан, когда он — Михаил Бышко? Наверно, это был первый пароль, услышанный мной.

В одной из комнат большого дома два человека играли в шашки. Вскоре в эту же комнату вошел человек лет пятидесяти (для меня тогда — пожилой), среднего роста, в гимнастерке защитного цвета, в таких же брюках и в ботинках с обмотками. А во рту — большая трубка. Показал на меня пальцем, спросил играющих:

— Цэ що за парняга?

— Со Степаном пришел.

— Ага! — И он тут же подсел ко мне, нашедшему на столе газету и жадно читавшему ее, потому что я давно не видел никаких газет. — Издалека, товарищ?

— Из Новгород-Северского.

— Ну що там?

— Немцы.

— А ты сам их бачив?

— Как вас.

— Що ж ты там не остался?

— Зачем?

Собеседник мой так расхохотался, что застучал трубкой по ладони.

— Дывитесь, хлопцы! Он не знает, зачем! Ворога бить! Раз увидел, треба бить! У тебя есть товарищи?

Я рассказал ему об одном, который отправился в родное село поговорить с односельчанами и разведать, не поднимутся ли они бить немцев, о втором, готовом взять в руки винтовку, как только выйдет из больницы.

— Гарные у тебя товарищи! — похвалил мой собеседник, снова закуривая трубку. — Мы подружимся с тобой, если ты не пришел шпионить…

Я вспыхнул, вскочил, закричал:

— Я большевик!

— Ну, значит, должен все понять, а ты обижаешься! Я тоже большевик!

В это время вошел Миша Бышко и сказал моему собеседнику:

— А я вас ищу!

— На що я тоби?

— Познакомить со своим другом хочу — Салай Михаил.

— Да мы уже познакомились. Даже поругались! Боженко, Василий Назарович, — назвался он, протягивая мне руку, и добавил: — Кажут так: кто при первой встрече поругается, на всю жизнь станут друзьями… Да чи вы Михайлу покормили?

— Нет.

— Так що же вы! А ну!

Такова была моя первая встреча с Василием Назаровичем Боженко. Жил я тогда в Брянске десять дней и каждый день разговаривал с ним, но разговоры наши казались мне очень странными, он больше слушал и куда меньше рассказывал. Очень огорченный, поскольку Боженко мне нравился все сильнее, я признался Мише Бышко, что Василий Назарович, видно, так и не доверяет мне, молодому большевику. Тогда Миша воскликнул:

— Да от него никто не узнает больше, чем для дела нужно!

Подпольная работа и шесть лет каторги действительно научили Боженко умелой конспирации. Он объяснял мне потом: иначе и быть не может, ведь от этого зависят успех дела, жизнь товарищей. Нет, не жалкая подозрительность, а революционная бдительность всегда и во всем!

Дня за два до моего отъезда из Брянска Боженко сказал мне, что мы вместе поедем в Новгород-Северский уезд и начнем там работать подпольно, будем организовывать партизанские отряды. Я обрадовался тому, что услышал. И особенно тому, что вернусь в родной уезд. Опыта и даже представления о том, как организовывать партизанские отряды, у меня не было никакого, а вот элементы местничества были. Свой город, свой уезд!

В начале мая восемнадцатого года мы с Боженко приехали в Зерново под видом торговцев мануфактурой. Одним словом, спекулянтов. Еще в Брянске мне вручили паспорт на имя Ивана Васильевича Соколова. Сказать честно, даже к другому имени сразу привыкнуть трудно. А тут и фамилия. Но раз надо — значит, надо. Требовала конспирация. Василию Назаровичу я считался пасынком, приемным сыном. А вот батькой его звать начал легко и сразу! Может, потому, что и он меня не звал иначе, как сынок. Откровенно говоря, отсюда и пошло нарицательное имя Василия Назаровича — батька. Я был первым, а потом так начали его называть все в отряде…

Едва я кончил рассказ, как с партизанских застав в Елинском лесу послышалась стрельба. Разойтись не успели, взялись за оружие. Прискакал гонец и сообщил, что из Тихоновичей на наш лагерь крупными силами движутся захватчики.

Не хочу вызвать у нашей молодежи недоверие друг к другу. Да это и невозможно. Так нельзя ни воевать, ни работать. Нельзя жить.

Но в пору смертельных схваток с врагом для успеха необходимо в совершенстве владеть искусством конспирации, помня, что любое упущение, любой просчет или благодушие способны причинить непоправимый вред. Враг следит и слушает, держит в нашем расположении свои глаза и уши, и с этим глупо не считаться, а жестче говоря — преступно.

О дне переправы через Снов, намеченном нами, мы радировали, и радист, шифровавший этот текст, несмотря на предупреждение о необходимости строго соблюдать тайну, как видно, поделился тогда содержанием радиограммы еще с одним из радистов. Тот рассказал еще кому-то, что отряд имени Щорса 26 марта уходит за Снов. Иначе трудно объяснить, как немцы опередили нас и за сутки до этого срока бросили на лагерь хорошо вооруженный батальон с явной задачей — сорвать нашу переправу.