Михаил Салай - По знакомым дорогам

И в это время за моей спиной крикнули:

— Танки!

Тут же я услышал гул танков вблизи штаба. Еще два танка приближались прямо к нам по лесной просеке.

— Морозов!

Он не ответил мне. Раздался сильный взрыв, и один танк загорелся. Оказывается, Морозов уже был на просеке. Второй танк некоторое время еще двигался вперед, но уже вроде бы осмотрительней, не так шустро. Алексей Морозов и Василий Близнюк швырнули и в него гранаты, но не попали. Комендантский взвод открыл огонь бронебойными пулями. И танк повернул.

Эта просека тянулась между позициями двух отрядов, и ее никто не заминировал, положась на соседей. Вот так бывает! Оплошность могла обойтись нам дорого — заходом врага с тыла, нападением на штаб соединения. Отряд Каменского отошел на вторую линию обороны. Правда, к вечеру отбил прежние рубежи и вернулся на них. А вот чапаевцам не удалось этого сделать — они отступили, оставшись таким образом на последнем рубеже, третьего у нас не было.

Что завтра? Что, в конце концов?

Не теряя надежды, не впадая в уныние (на это, как говорили мои товарищи, у меня хватало сил в трудные часы), я тем не менее не мог не задавать себе неизбежных вопросов. Отвлекался воспоминаниями… Бывали ведь и прежде такие положения, из которых, казалось, ни спасения, ни выхода…

Да вот хотя бы.

После организации партизанских групп в Городне и Злынке, куда посылал меня батька Боженко, я на одну ночь заглянул в Кролевецкую Слободку, чтобы увидеть мать, отца и младших братьев Ивана и Павла, с которыми кроме всего хотел посовещаться по общим партизанским заботам. Рано утром отец, как всегда, уехал в поле, предупредив меня, чтобы я долго не спал. Напротив нашего дома жил кулак Грыгар, если заметит, что я дома, — жди гайдамаков. Нагрянут.

Я кивнул отцу и тут же крепко уснул — измотался за эти дни. А матери жаль было меня будить… Сын дома, сыну сладко спится, что еще нужно матери? Разбудил меня брат Павел одним словом: «Миша!» По вскрику этому все было понятно, я быстро оделся, обулся, только выбежал во двор, в воротах — гайдамаки. И немцы.

Павел едва успел вернуться к бревну, которое тесал для бани, я остановился рядом, взялся за бревно, помог повернуть. А сам думаю: всё, всё. Взять топор у Павла, что ли, хоть одного успею рубануть, а их вон сколько! Подбегают гайдамаки, спрашивают:

— Где Салай?

Так. Они меня не знают. Иначе у меня про меня не справлялись бы. Если им и описали как следует того, за кем примчались, не узнали. Недавно у меня были большие волосы и усы, а перед выходом на это задание я их сбрил и еще в Зернове, бывало, подойду к зеркалу — сам себя никак не узнаю. Показываю рукой на дом:

— Наверно, там…

Шесть гайдамаков немедля бросились в хату, а двое, с винтовками, остались возле нас.

— А вы кто такие?

— Я работник у Салая, — отвечает Павел, — а этого он нанял мне в помощники, баню рубить.

А я ничего еще не мог придумать — хватать мне топор или так бежать? Мама с гайдамаками в хате… Побегу — тогда меня пристрелят и ей конец. Как можно? Увидел ее в открытое окно. Она смотрит из хаты на меня, слышу, дрожащим голосом спрашивает:

— Старик-то? Он в поле уехал…

— Да не Тот Салай! Где твой старший сын?

Вот она, решающая минута… Но, наверно, в такие минуты мать умнее всех. Я уж не говорю, что наша мать, Устинья Степановна, недаром слыла в слободке умной и догадливой. Сообразила, что они меня не узнали, эти, приехавшие ловить… И давай меня ругать! Сами, дескать, не рады, что у них такой сын, житья из-за него нет, не знает, как и наказать, только бы появился! Но его нет и нет.

— А где же он, разбойник?

— Давно уж не был.

— Веди в погреб!

И мать пошла через двор к погребу, а гайдамаки толкали ее в спину. Смотреть на это, хоть искоса, и виду не подавать было невозможно. Павел говорит:

— Давай вынесем бревно, земляк. Как, Панове, можно нам бревно вынести?

Не успел гайдамак ответить, я повернул бревно:

— Еще бы тут подтесать.

Не могу же я уйти, когда мать с гайдамаками в погребе. Они затолкали ее туда первой. Я протянул руку, но Павел мне топора не дал, сам подтесывает. Выбираются и гайдамаки с мамой:

— Нету!

Тогда наш охранник махнул нам рукой:

— Несите!

Подняли мы бревно и пошли в переулок, где лежали другие бревна. Павел — впереди, а я — за ним. Гайдамаки поусаживались на коней, которых другие держали в переулке, а я думаю: сейчас выглянет Грыгар, увидит меня и заорет: «Вот же он!» Не выглянул, не увидел… Мы вернулись во двор, кивнули матери и — в огород, в коноплю. Притаились с братом. Лежим, и вдруг — три выстрела. Павел схватил меня за руку и шепчет:

— Это не у нас во дворе. Это дальше.

Я буквально набрал в рот земли, чтобы не крикнуть, не позвать: «Мама!»

Позже выяснилось, что, уезжая из слободки, гайдамаки действительно палили в воздух — для острастки…

Ничего, выберемся и мы из Ново-Басанского леса! Надо верить. Не отчаиваться. Бойцы не должны видеть командира потерявшим уверенность хоть на миг. Заметили это бойцы — пиши пропало! От отчаяния до паники — один шаг. Хоть в чудо, а верить. Верить, сколько бы мы ни потеряли замечательных товарищей по оружию. В этом Ново-Басанском лесу, возвращаясь с задания и напоровшись на засаду, погибли Борис Бирилло и Федор Харитоненко, два друга, которые всегда рядом были в боях, похоронены в одной могиле…

Весь следующий день гитлеровцы жали на нас. Отошел на вторую линию обороны Каменский со своим отрядом. У меня появилась мысль, что если уж нам прорываться, то в направлении, о котором гитлеровцы не думают, за Днепр, в Ходской лес. Без проводников не обойтись. А пока — переменить стоянку, к нашей фрицы пристрелялись. Пусть в границах небольшого, Ново-Басанского леса, но все же переменить. Не стоять на месте!

Была такая темная ночь, что сидишь на лошади — и головы ее не видишь. Это хорошо. А тут еще полил дождь как из ведра. Тоже не пожалуешься, для маневра годится, но нельзя даже на карту взглянуть. Мы сгрудились с Негреевым и Кочубеем, ординарцы накрыли нас плащ-палаткой, и под нею мы развернули карту. При свете карманного фонаря наметили новое место, послали связных в отряды. В полночь двинулись…

Не скажешь, что обошлось без происшествий. Первый отряд сбился с маршрута, оторвался от нас и натолкнулся на гитлеровцев, двигаясь в сторону Мочалища. Когда отряд повернул, фрицы начали преследовать партизан, как волки, гонящиеся за добычей. Темнота и дождь им помешали, а нам помогли: к рассвету мы соединились, все были в новом лагере, среди болот, где раньше отсиживалась разведка Дунаева.

Утром 9 августа захватчики опять повели наступление на наш вчерашний лагерь, собрав для этого еще большие силы и предварительно обстреляв его из орудий. Но… только зря потратили снаряды. Беспрепятственно прочесав этот край леса, где нас уже не было, они в ярости бросились на розыски исчезнувших партизан…