Михаил Салай - По знакомым дорогам

Товарищ по расчету взвалил Байрамова на плечи и вынес из-под огня. А из партизан, добравшихся до них, один лег за пулемет, другой принялся искать Ирину, звал, но она так и не отвечала в темноте. Как потом выяснилось, она забралась в высокую картофельную ботву и там потеряла сознание…

Много подвод, нагруженных продовольствием, ушло отсюда, много откормленного скота угнали партизаны, а Иры так и не нашли.

Утром ее подобрали гитлеровцы и отправили в Чернигов. На допрос. Они ведь и полумертвых партизан терзали. Очнувшись и сообразив, где она, Ира пыталась перекусить вены на своих руках — со следами этого и привезли ее в больницу, на допросах — ни одного слова. Теряла сознание, но не отвечала.

Наша армия так быстро заняла Чернигов, что фашисты, удирая, оставили раненых, в том числе и Иру. Вот тогда она и рассказала о себе, безымянная для врага, а теперь назвавшая свое имя: Ирина Рубцова. Ее отправили в тыловой госпиталь, операцию сделали хорошие армейские врачи, но было уже поздно, началась гангрена. За жизнь Иры боролись еще два месяца, однако спасти ее не удалось, Ира умерла. А перед смертью сказала: «Очень жалею, что бросила всего две гранаты. Но у меня больше не было».

Вот что еще удалось найти об Ирине Рубцовой в партизанских документах.

Она, можно сказать, местная, родилась по соседству с Черниговщиной, в Брянской области, в районном центре Злынка, в семье рабочего Акима Кузьмича. Ее мать Мария Иосифовна до войны была депутатом районного Совета. В школе Ира стала пионеркой, любимые слова, которые она запомнила и часто повторяла, принадлежат Долорес Ибаррури: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!». Когда в марте сорок третьего года фашисты угоняли молодежь из Злынки в Германию, Ира бежала в лес и столкнулась с группой разведчиков Дунаева. Строгий командир, считавший, что партизанская борьба — мужское дело, отказался взять Иру с собой: «Да вы понимаете, девушка, куда проситесь?» Щупленькая, с длинными «школьными» косами, в «городском» пальтишке, холодном и неудобном для леса, она ответила: «Конечно, понимаю, раз сама пришла к вам». И тут послышались выстрелы. Тревога! «На тачанку!» — крикнул Дунаев некстати появившейся девушке.

Так, по свидетельству очевидцев, и произошло ее вступление в отряд.

Первые дни она стирала белье, готовила пищу. Потом окончила партизанские курсы медицинских сестер. Но этого ей было мало. Все время то одного, то другого просила научить пользоваться оружием, овладела пистолетом, автоматом, гранатами.

Менялся и внешний вид партизанки. Партизанский портной перешил для Иры немецкую шинель, отрядный сапожник подогнал ей трофейные сапоги, а другой умелец сшил серую кубанку с красным верхом из сигнального флажка. Иру стали называть в отряде — Красная шапочка. Ее любили. В боевых операциях она не раз удивляла партизан хладнокровием. И ее единодушно приняли в комсомол. Это было незадолго до нападения на Чемер…

Черниговский врач Иван Гаврилович Будаш, державший связь с партизанами, свидетельствовал, что Ирина не выдала немцам никого и ничего. Умерла она в тульском госпитале, в декабре сорок третьего года.

Сейчас пионеры-следопыты собрали немало материалов о подвиге Иры и передали их в музей Злынковской школы, где училась Ира. Имя Иры носит лучший пионерский отряд этой школы. Одна из улиц города Злынки, связанная с жизнью юной партизанки, названа именем Ирины Рубцовой.

Михаил Гордеевич приложил к своей рукописи стихи об Ирине, при этом рассказывая:

— Написал их Костя Малов. Не очень профессиональные, вероятно, эти стихи, но уж что несомненно — от всего сердца. Наши, тоже самодеятельные, партизанские композиторы положили стихи на музыку, сочинили песню, в которой звучало имя Ирины. Я часто повторяю про себя строки из этой песни:

Днем 9 сентября к нам прибыл офицер из УШПД, спустившийся на парашюте в соседний отряд. Это был лейтенант, поразивший меня молодостью и отличной боевой подготовкой. Он так разбирался в партизанской тактике и задачах, что, казалось, родился здесь. Фамилия его — Пушков.

Так вот, Пушков привез нам новый приказ — быстро переправиться через Десну и Днепр, на правобережье, не стремиться к соединению со своей армией, а оставаться в тылу врага и продолжать «работу» на вражеских коммуникациях, всяческими способами нарушая их и тормозя передвижение противника.

Конечно, грустно было уходить от нашей приближающейся армии, это нетрудно понять. Но нетрудно было понять и то, что фашистские захватчики не собирались складывать оружие, требовалось добить их, чтобы освободить всю Украину, а не только свою Черниговщину, это ясно было и штабу партизанского движения, и каждому партизану. Никто не заявил, как раньше, в том далеком, восемнадцатом, когда хоть и редко, а доводилось слышать: «Никуда я не пойду от родного села!»

Сложность нашей новой задачи заключалась в том, что предстояло одну за другой преодолеть две реки: Десну и Днепр. Еще хорошо помнилось, как мы недавно переправлялись с правого на левый берег Десны, но даже ее, мою родную красавицу, не сравнишь с привольным Днепром. Однако и это не все. Еще ни одно партизанское соединение не преодолевало такой реки, как Днепр, когда она свободно течет меж своих берегов. Героические партизаны Федорова и Ковпака рискованно и бесстрашно переходили Днепр ранней весной. Лед трещал, а иногда и ломался под ногами людей и коней, но все же для тех переправ не требовалось столько лодок и плотов. Столько плавучих средств!

Нам же сейчас позарез требовались эти плавучие средства для переправы обоза и орудий, которые у нас уже появились, нашим людям предстояло встретиться с полноводным Днепром, обняться с ним, пройти через такое испытание. Переправа! Надо было обдумать все ожидаемые и неожиданные детали этого дела.

Ну, конечно, я снова призвал на помощь прошлое… Было это двадцать пять лет назад. Стоял август, и мой отряд готовился к преодолению Десны, чтобы участвовать в освобождении Новгород-Северского. Отряд разросся, к делу готовилось столько же людей, сколько и теперь. Да и люди были такие, как теперь: много молодежи, но немало и пожилых, а то и стариков. Женщин, правда, было куда меньше. Меньше, конечно, было и грамотных, образованных специалистов.

Да и я был не тот. Мне тогда исполнилось всего двадцать шесть лет. Теперь могу сказать — всего! Ровно вдвое меньше нынешнего. Больных ног не было и в помине, зато не было и опыта…