Михаил Салай - По знакомым дорогам

Между тем я волновался и отправил на левый берег Негреева и Короткова, чтобы они помогли командованию отряда, хорошо вооруженного, но с минимумом боеприпасов. И без рации.

Когда следующей ночью отряд переправился и мы обнялись с Негреевым, то, честно, прослезились. Нам казалось, в ожидании этой минуты прошли не одни сутки.

В тот же час было решено форсировать третью судоходную реку — Припять, чтобы выйти из вилки между ней и Днепром раньше, чем гитлеровцы запрут нас здесь. Река, конечно, поуже Днепра, не сравнить, но задача осложнялась тем, что места эти мы знали неважно, а связи с населением — пока никакой.

По правому берегу Припяти тянулись укрепленные позиции врага, а в Чернобыле был прочный опорный пункт. Куда ни устремится, куда ни повернет наша разведка — везде фашисты. Но вот от Дунаева поступило сообщение — он дошел со своими разведчиками вверх по Припяти до Аревичей и там связался с местными жителями, в семьях которых были воины нашей армии, идущей к Днепру, или коммунисты, расстрелянные в месяцы оккупации. Аревичане с охотой согласились помочь нам.

Соединение — не группа разведчиков, и, чтобы подняться до Аревичей, нам надо было разбить фашистские гарнизоны в Парищеве, Посудичах и Гдени. Партизаны приготовились, проверили снаряжение, оружие, словно соскучились по бою. Каменский и Малов разделили свой отряд и напали на Парищево с двух сторон. Вражеские солдаты, застигнутые врасплох, засели в укреплении, как в берлоге. В бой вступили ПТР, пушки и миномет. Пустили в ход и гранаты. Как ни упорствовали гитлеровцы, а к утру были выбиты из укрепления и отступили к Чернобылю. Нам досталось немало оружия и продовольствия.

Щорсовцы под командой Вонарха и Шкловского разгромили гарнизон в Посудичах и тоже захватили много оружия, продовольствия и спирт, которому мы обрадовались. Нет, нет, не потому, что можно было согреться при случае, а потому, что в нем очень нуждались наши медики. Медикаменты у нас были на исходе, и врачи сами готовили лекарства из трав и спирта.

Чапаевцы под руководством своего комиссара Степана Шелудько ворвались в Гдень, охраняемую полицаями. Они разбежались, отказываясь от боя и панически отстреливаясь с перепугу.

Путь к Аревичам был открыт, и мы пошли туда, поражаясь следам войны, а точнее говоря — следам варварских фашистских преступлений. Уж партизан-то, казалось, ничем не удивишь, а все притихли. На карте еще значились названия деревень, а их самих не было на земле. Мы шагали мимо пепелищ, утыканных печными трубами. Черными и холодными, потому что и людей здесь не осталось.

Упустив Ковпака, фашисты срывали злобу на беззащитном мирном населении и на протяжении двадцати пяти километров сожгли дотла двадцать деревень, расстреливая женщин и детей. Спаслись лишь те, кто успел бежать в лес. В хуторе Лески Негреев с партизанами вынул несколько детских скелетов из колодца. Мы похоронили эти безымянные останки.

Может быть, фашисты думали запугать население, восстановить его против партизан? А добились обратного. С какой любовью и гордостью в тех же Лесках люди рассказывали нам о Ковпаке:

— Пока он стоял здесь, мы жили, как у Христа за пазухой. Фашисты его боялись. Он бил их, как надо!

Показали памятное место:

— Вот здесь стояла его повозка. Точно, под этим дубом!

Наши агитаторы знакомили с положением на фронте, читали свежие сводки, и люди удовлетворенно кивали:

— Скоро, значит, выберемся из землянок.

Нам собрали достаточно лодок и баркасов, помогли вязать плоты, и через четыре часа после начала переправы мы были уже на правом берегу Припяти.

Мы углублялись в лес с лирическим названием — урочище Дубрава. Попавшуюся на пути речушку Словечное перешли вброд. А вечером наш разведчик Николай Черныш привел незнакомого человека, сказав, что вот, дескать, выдает себя за своего, ищет партизан. Мы обменялись паролем и обнялись. Старший лейтенант Пахомов опустился на парашюте в незнакомый и безлюдный лес, но наша радиоинформация в УШПД о том, что в двадцатых числах сентября мы, скорее всего, будем в этом урочище, не подвела. И первым делом Пахомов поздравил нас с тем, что мы одолели Днепр.

Новое распоряжение Украинского штаба партизанского движения неожиданно и круто меняло нашу задачу. Мы приготовились — уже и своих подрывников нацелили! — парализовать железные дороги и шоссе Овруч — Чернигов и Овруч — Мозырь. В свое время эти дороги сильно разрушили партизаны Ковпака и Федорова, но гитлеровцы беспрерывно их восстанавливали. Обе магистрали питали фашистский фронт вооружением, живой силой, продовольствием. Значит, перерезать их — все равно что кровеносный сосуд перерезать.

Но… не дошли мы ни до этих дорог, ни до вместительного Мухоедовского леса, облюбованного для лагеря. Спускалась темная ночь, которую партизаны уже привыкли называть «хорошим днем», и «майор» открыл свой «магазин», в достатке выдавая солонину, сальце, крупу, лапшу и наставляя кухарок:

— Кормите, хозяюшки, ребят покрепче!

Он расщедрился не только потому, что привык видеть свой «магазин» то набитым, то пустым и надеялся вскоре опять пополнить запасы, а и потому, что ребятам предстоял нелегкий путь. Не на север, как мы прикидывали, а на юг, не от фронта, а к фронту! Мы должны были захватить переправу на реке Тетерев, притоке Днепра, у Горностайполя, в семидесяти километрах к западу от Киева, и удерживать ее до прихода нашей армии. Таков приказ.

Почесывая темя и ребячливо улыбаясь, Негреев спросил:

— Соединяемся с армией?

— Все еще может быть! — Я развел руками.

— Ладно, — обиделся он. — Без тебя знаю, что все может быть!

Пришел Кочубей, начали выбирать, какой дорогой двинемся.

— Лучший лес на пути — Толстый, — докладывал Кочубей. — Люди зря не назовут: там и деревья крепкие, и вода, и луга, но до Толстого леса одна дорога, через Денисовичи, а в них еще не была разведка, неизвестно — что и кто там. Вот и смекай!

Склонившись над картой, я сказал, что пойдем через Денисовичи, разведку туда — срочно.

— Ах, холера им, расковыряем гнездо, если что! — подхватил Кочубей.

Полночь застала нас в походе, потому что разведка не принесла ничего тревожного, и мы уже в селе получили донесение, что у дома, где до войны находилась школа, собралась толпа крестьян. Наш старший разведчик Алексеев сказал: зовут командира. Я подъехал. Светало… В следящих за мной глазах неразлучно мешались боль и радость, как, наверно, только на войне и бывает. Из толпы вышел седой-седой, прямо-таки столетний, дед с опрятно расчесанной бородой. Он держал на руках поляницу с курчавыми трещинами по краям. Снял шапку, поклонился, сказал: