Раиса Берг - Суховей. Воспоминания генетика

Мои взаимоотношения с Географгизом вступили во взятковымогательную фазу. Вымогательство взятки — стратегия. Тактика определялась борьбой с аракчеевским режимом, поднятой на недосягаемую вершину десталинизацией.

Аракчеев, могучая фигура времен царствования Павла Первого и Александра Первого, — миниатюрный аналог Сталина. Всесильный временщик даже коллективизацией сельского хозяйства занимался. Предоставим слово историку. Георгий Вернадский — сын Владимира Ивановича Вернадского — в книге «История России» пишет, что Александр Первый поручил организацию военных поселений генералу Аракчееву. «Военные поселения создавались либо прикреплением воинского подразделения к земельному участку, либо превращением общины государственных крестьян в военный лагерь. Военная тренировка сочеталась с работой. Можно назвать всю затею попыткой установить военный коммунизм. Цель поселений — перевести армию на самообеспечение, предоставить солдатам, отслужившим срок, источник существования, и освободить остальную часть населения от военных налогов. Каковы бы ни были преимущества новой системы в теории, на практике она встретила сопротивление как со стороны солдат, так и со стороны крестьян. И те, и другие увидели в поселениях новый источник угнетения. Многочисленные восстания против создания поселений безжалостно подавлялись Аракчеевым и его соратниками. Поселения были организованы, и ко времени смерти Александра Первого в них находилось около 250 тысяч солдат, примерно треть постоянной армии». [Vernadsky G.V. A History of Russia. Bentam Books. 1959. Р. 215–216].

Слова «аракчеевский режим» — синоним кровавой диктатуры. Употребление их Сталиным — предел цинизма. Двадцатого июня 1950 года слова эти, написанные пером самодержца, всем на удивление пропечатаны в «Правде». Сталин принял участие в дискуссии по вопросам языкознания. Он метал громы и молнии на головы несчастных последователей сумасшедшего лингвиста Марра, бредовые идеи которого канонизированы, а сам Марр возведен в ранг непогрешимого вещателя истины.

Видимо, Сталин взревновал. Единственный источник истины — он. Свой супердиктат Сталин обрек в форму ответов на вопросы группы молодежи.

Молодежь вопрошала, правильно ли сделала газета «Правда», открыв свободную дискуссию по вопросам лингвистики. Дискуссия и до и после выступления Сталина неизменно именовалась свободной. Звучание ее, однако, скорее напоминало звон кандалов, чем набат вечевого колокола. На обдуманно сформулированный вопрос молодежи Сталин отвечал, что дискуссия оказалась чрезвычайно полезной, потому что она выявила аракчеевский режим, который царил в лингвистике, и нанесла ему сокрушительный удар. И Сталин с позиций марксизма-ленинизма разъяснил молодежи, что ни одна наука не может развиваться и процветать без столкновения мнений, без критики. «Эта очевидная истина, — говорил он, — бесцеремонно попиралась людьми, в своем самодовольстве возомнившими себя непогрешимыми. Люди эти оградили себя заранее от какой бы то ни было критики. Почему оказалось возможным такое нетерпимое положение вещей?» — риторически вопрошал Сталин и отвечал: «Всему виной аракчеевский режим, установившийся в лингвистике. Он, режим этот, и создал безответственность, породил беспорядок и затормозил развитие науки, которая имела все шансы занять ведущее положение на мировой арене».

Мое описание путешествий двух начинающих географов в неимоверно тяжелых условиях, кончившееся гибелью одного из них, оказалось теперь насаждением аракчеевского режима. Цитата — святая святых официальной идеологии — превратилась в орудие аракчеевщины, в свидетельство низкопоклонства. Берг пишет: «Меня сильно увлекает геология, и, будь у меня деньги, я бросил бы службу и поступил в Горный институт. Думаю сделать это года через два-три, когда соберу деньги. Геолог имеет преимущество перед другими исследователями в том, что в самом, казалось бы, неинтересном месте он может сделать массу любопытных открытий. Взять хотя бы Закаспийскую область. Степь, как степь, или, лучше сказать, как Сидорова коза, а между тем масса интересных для геолога вопросов: например, о повороте Амударьи. Читал сегодня работу Коншина…» Против каждой цитаты, — а их у меня множество, — редактор написал на полях: «Цитатничество».

Мысль о критическом и вольном изложении слов Берга о Сидоровой козе по сей день ужасно смешит меня. Как бы это звучало? «Говоря о своей заинтересованности древними отложениями Амударьи, которые он рассчитывал найти в Закаспийских степях, Берг сравнивает эти степи с боком драной козы, употребляя выражение-стереотип: Сидорова коза».

Пишу я из рук вон плохо. Рыбаки рассказывали Бергу, что пролив стал шире и глубже. Воды теперь верблюду по брюхо. Путешественник, лишенный инструментов для гидрологических исследований, писал в отчете о воде водоема: «Соли в ней, — даже при заваривании чая по русскому способу, — не слышно». Я приводила эти свидетельства. Заваривание чая называла гидрологическими исследованиями, верблюда анероидом, прибором для измерения глубин. Редактор указывал мне на мои ошибки. «Даже животные играют, — пока молоды. Вы же заставляете автора быть серьезным, как пожилое животное», — говорила я. С редактированием не торопились. Наконец, я получила письмо от редактора. Это был уже другой, не тот. который писал «цитатничество» и отказывался признать верблюда анероидом. Повествование об Игнатове исключено, как не представляющее интереса для советского читателя. Книга сокращена до 5 с половиной печатных листов. Договор на 18 листов. Меня просят приехать в издательство для подписания отредактированного текста. Я поехала. Грубость тех, кто был до того предельно любезен, превосходила все ожидания. Язык никуда не годен. Я предлагала представить отзывы от членов Союза писателей — Соболева и Мейлаха, которые мою книгу читали в рукописи и хвалили ее незамысловатый язык. Б.С. Мейлах получил Сталинскую премию, написав исследование языка Ленина. «Отец ваш такой скромный человек был, а вы, видать, не унаследовали…» «Скромный-то он скромный, однако своего предшественника — смотрителя рыбных промыслов — отдал под суд за взяточничество и, живя в Казалинске, без револьвера из дома не выходил. Я об этом пишу». Слова эти, гибельные для моей книги, свидетельствуют, что я не догадывалась о взяточничестве в Географгизе. Я не подписала отредактированный редактором Географгиза текст и уехала в Ленинград. Я решила просить защиты в Географическом обществе. «Так. А теперь я вам расскажу, что Географгиз сделал со мной», — сказал мне вице-президент Географического общества Станислав Викентьевич Калесник, ученик отца.