Павел Щёголев - Дуэль и смерть Пушкина [Исследование и материалы]

Я изложу вам наше положение с полной откровенностью и предоставлю вам судить о нём! После нашего возвращения во Францию барон, чтобы дать мне занятие, поручил мне управление частью своих имений, кроме того, он мне предоставил сумму в <...> (В подлиннике сумма не указана. — Я. Л. ) на обзаведение и содержание семьи; естественно, в эту сумму входили и пять тысяч Катрин. Теперь, поскольку этой суммы нам недоставало с крайне огорчительным постоянством, а я не хотел ни в чём ограничивать комфорта, к которому привыкла моя славная Катрин, и так как щедрость барона де Геккерна мне это позволяла, я затронул капиталы, которые были мне доверены, рассчитывая позднее покрыть дефицит, когда ваши дела позволят вам уплатить задолженность, в чём, впрочем, Жан неоднократно меня заверял, и вот в качестве утешения я получаю отчёт о состоянии ваших дел. Моё положение становится крайне затруднительным. Что же я должен делать? Не могу же я послать этот отчёт в Вену, поскольку я всегда заверял барона, во всех моих письмах, что ваши дела идут лучше и что, следовательно, мне заплатят, потому что вы должны не сестре, а барону, который всё время выплачивал ей содержание, так что до сих пор она ещё никогда не ощущала последствий вашей неаккуратности.

Признаюсь вам откровенно, что мой здравый смысл отказывается понимать, как можно сохранять поместья, когда они столь непомерным образом заложены и перезаложены? Не знаю, любезный друг, как вы ведёте дела в вашей стране, но мне прекрасно известно, что во Франции, чтобы спасти остатки подобного состояния, был бы только один способ: продать. Действительно, помимо того, что вы живёте в постоянных хлопотах и беспокойстве, основная часть ваших доходов уходит на уплату процентов.

Я даю вам совет, потому что вижу по вашему собственному отчёту, что он выполним: поскольку вы продали Никулино — вы можете продать и остальные земли. Но прежде всего, любезный Димитрий, не поймите превратно размышления, которыми я заканчиваю свои советы: я знаю хорошо, что вы живёте в трудах и беспокойстве с единственным и благородным желанием прийти на помощь братьям и сёстрам и что, несмотря на это, вам не удаётся достигнуть благоприятных результатов. Боюсь, что всё это происходит от неправильно понятых стараний ведения дел.

Я не хочу брать в качестве примера того, что можно видеть на землях, купленных Жаном. Он мне двадцать раз рассказывал, что его имение приносит ему тридцать с чем-то тысяч рублей дохода в год! Это увеличение 100 на 100 — я видел эту цифру в письмах, адресованных Катрин в период этой продажи (тогда как эта земля давала только от 12 до 15 тысяч рублей, когда она была в ваших руках), — может быть только следствием хорошего управления. Но я ставлю себя на ваше место и утверждаю, что с самым наилучшим усердием в мире почти невозможно успешно заниматься своими имениями и одновременно иметь на ходу такое предприятие, как ваше.

Не могу не возвратиться опять к тому же вопросу: полное прекращение вами присылки денег. Если бы это было вам фактически невозможно, я бы не настаивал, но ваш отчёт доказывает мне обратное. Я вижу в статье „обязательные расходы“ 10 000 рублей для моего отца (Л. Геккерна. — Я. Л. ) нет ничего более справедливого, затем в статье „содержание отдельным лицам — 27 500 рублей“ значитесь вы, ваши два брата и Александрина; среди вас должна быть распределена эта сумма, но самая простая справедливость требовала бы, чтобы она была разделена на 5 частей, а не на 4, тогда Катрин имела бы хоть что-нибудь, потому что, поймите бога ради, у нас будет четверо детей, а у вашей сестры даже не на что купить себе шпилек! А так как я прекрасно знаю, что вы слишком справедливы, чтобы не понимать, насколько обоснованы мои требования, я вам предлагаю соглашение, которое могло бы устроить всех. Что помешало бы вам, например, в обмен на официальную бумагу от вашей сестры, по которой она бы отказывалась от отцовского наследства, признать за нею сумму в (сумма в подлиннике не указана. — Я. Л. ) как спорную между вами, а затем включить её в число ваших кредиторов. В случае, если для доведения этого дела до конца нам понадобился бы представитель в России, князь Лев Кочубей, с которым я остался в дружеских отношениях, взялся бы, я в этом уверен, вести с вами переговоры. Таким образом, вы обеспечите будущее Катрин, что я в настоящее время не могу ей гарантировать; я не имею даже возможности сделать в её пользу завещание, не имея ещё ничего положительного, лично мне принадлежащего. Мой отец (Дантес-старший. — Я. Л. ), слава богу, здоров; он мне предоставляет только квартиру и стол; барон, будучи в отношении нас неизменно щедрым, — остаётся хозяином капитала, так что, если меня не станет, что, надеюсь, не случится, но что возможно, Катрин будет всецело зависеть от опекунов моих детей.

Я кончаю, любезный Димитрий, умоляя вас принять во внимание мои требования и прочесть моё письмо с тем же расположением, какое диктовало мне его, то есть с твёрдым желанием примирить все интересы, не нанося никому ущерба.

Прошу вас засвидетельствовать моё почтение вашей жене, а вас — принять выражение моих самых сердечных чувств.

Б. Ж. де Геккерн». (Там же. С. 308—311.)

В коллекции П. Н. Беркова находилась вырезка из газеты «Новое время» (1899. 12(24) июня), где была помещена «Беседа с бароном Геккерн-Дантесом-сыном постоянного парижского корреспондента „Нового времени“ И. Яковлева» (И. Я. Павловского). Приводим рассказ Дантеса-сына о Леонии-Шарлотте: «Знаете ли, что у меня была сестра — она давно покойница, умерла душевнобольной. Эта девушка была до мозга костей русская. Здесь в Париже, живя во французской семье, во французской обстановке, почти не зная русских, она изучила русский язык, говорила и писала по-русски получше многих русских. Она обожала Россию, и больше всего на свете — Пушкина». К этой вырезке из «Нового времени» была сделана приписка неизвестной рукой: «У Леонии-Шарлотты комната была обращена в молельню. Перед аналоем висел большой портрет Пушкина, на стенах были другие его портреты. Дочь Дантеса молилась перед портретом своего дяди, в которого была влюблена. С отцом она не говорила после одной семейной сцены, когда назвала его убийцей Пушкина. Сумасшествие её было на почве загробной любви к дяде. Стихи Пушкина она знала наизусть. А. Ф. Отто (Онегин-Отто. — Я. Л. ) видел её до болезни; он считал её девушкой необыкновенной» (Берков П. Н. О людях и книгах. М., 1965. С. 64—65).

Обращение Баранта к Пушкину включено в переписку поэта (см.: Акад. Т. 16. С. 196—197). Здесь же ответ Пушкина (С. 199—201).

Зарубежные события. Россия, политическая корреспонденция (фр.).