Александр Письменный - Рукотворное море

В тот край я прибыл в качестве юрисконсульта министерства разбирать щекотливый казус между одним довольно склочным специалистом и начальством предприятия, которое тоже заняло весьма сомнительную позицию. Естественно, меня принимали как бога: я лишь заикнулся о Ван-дер-Беллене, как мне предложили: «Поезжайте к нему». Они решили, что я хочу познакомиться с бытом золотоискателей. Заодно и драгу посмотрите, вот где золото добывают!

На драгу смотреть мне было ни к чему, всякой техники я насмотрелся за свою жизнь вволю, а вот убедиться, тот ли это Ван-дер-Беллен, и, может быть, узнать тайну его внезапного исчезновения, — это показалось мне заманчивым.

До райцентра меня подбросили на машине, а там, у райкома, уже ждала меня легонькая кошевка, сплетенная из ивовых прутьев и запряженная двумя лошадьми гусем, — вокруг лежали такие снега, что к поселку, где имел местопребывание Ван-дер-Беллен, иначе чем в пошевнях не доберешься. В сопровождение мне выделили инструктора райкома, молодого человека, лобастого, гривастого, по-сибирски размеренного и спокойного. Я думаю, выстрели ненароком у него под ухом из двустволки, из двух стволов сразу, он и глазом не моргнет, разве спросит из вежливости: «Попали, товарищ, куда целились?»

Облачили меня, как полагается, в огромный тулуп из овчины, обули в новенькие, еще не обмятые валенки, в которых я едва ноги передвигал — подпирали голенища, и мы тронулись.

Езда в кошевке или пошевнях, набитых сеном, напоминает детство. Нет, даже не детство — младенчество. Может, оттого, что ты будто в люльке лежишь? И только скрип полозьев по снегу да екает селезенка у ближней лошади; в небе ни единого облачка; плывут над тобой заснеженные верхушки огромных елей; воздух морозный, ядреный, дух захватывает!

По дороге мы с инструктором завернули в сельпо и взяли два пол-литра да кое-какой снеди для придания предстоящей встрече большей задушевности.

Как там из райкома успели предупредить Ван-дер-Беллена о нашем приезде, я не знаю, возможно, по телефону позвонили на драгу, а оттуда послали к нему гонца, только он успел прибежать с делянки и ждал нас на крыльце своего дома. Пять собачек, как заводные, вертелись вокруг его ног. Настолько они были одинаковы, эти собачки, и вертлявы, что сразу и не разберешь, где какая. При виде нас они как по команде приостановились и беззлобно, деловито залаяли.

Надо ли вам напоминать, какая прорва времени прошла, а я узнал Ван-дер-Беллена еще издали. Казалось бы, все в нем переменилось. Он зарос сивой, никогда, видно, не подстригавшейся бородой, висели на нем немыслимые отрепья, перемазанные в глине и смерзшемся песке лицо и шея, продубевшие на ветру, стали у него темно-красными, почти лиловыми, как солонина. И при всем том что-то оставалось в нем от прежнего Ван-дер-Беллена; стоило мне издали его увидеть, как исчезли все сомнения, наш ли это бывший профессор или кто-нибудь другой.

Черный, съехавший набок дом Ван-дер-Беллена стоял, чуть отступя от дороги; снегом его заваливало до самых окон, маленьких, перекошенных, подслеповатых, представляете? Ограды вокруг дома не существовало, и все пространство перед ним, где когда-то, наверно, находился палисадник, было изрыто и перерыто. Ямы, шурфы и канавы уходили под самый дом. Даже толстый слой снега не мог скрыть следы лихорадочных поисков. Кучи отваленной породы, провалы шурфов, заглаженные снегом, свидетельствовали о том, что все рассказанное о золотой лихорадке — сущая правда. Дикий, осевший, скособоченный дом Ван-дер-Беллена, кое-как подпертый бревнами, чтобы вовсе не свалился, выглядел среди этого ералаша так, будто случайно уцелел после грандиозного пожара. И было в его облике что-то волчье, нелюдимое, так по крайней мере мне кажется до сих пор.

Инструктор райкома коротко представил меня. Ни тени подозрения не мелькнуло в глазах Ван-дер-Беллена, что мной может руководить какой-нибудь другой интерес, кроме любопытства: а как добывают золото?

Я говорю: что-то оставалось в этом костлявом старике от прежнего Ван-дер-Беллена — но что? Вот он заговорил с нами, и оказалось, что это серый, усталый старик с мутным взором и речью, забитой мусором областных словечек, вроде «шабер», «земпель», «пошто», «шихан» и тому подобное. И эта его нищенская худоба, этот убогий, рваный ватник, стоптанные, грязные солдатские башмаки!

— Если вам желательно глянуть, как стараются рядовые золотари, милости просим, мы скрытни из того не строим, — говорил он между тем, шамкая и поджимая губы. — Давайте сразу и дунем, покуда светло. Тем более — у вас лошадки, мигом домчат. А я побегу следом.

Мы вытащили с товарищем из райкома две поллитровки и сверток с закусками.

— А с этим как? — спросил я.

Готов поклясться, на бывшего профессора наши гостинцы произвели впечатление. Наверняка он бы и от прогулки отказался с милой душой, и сразу засел бы за стол, если бы не полагал, что мы с товарищем прибыли потому, что интересуемся делами артели.

— Тут проскочить самую малость, шихан обогнем, и будьте любезны, — мужественно произнес он. — Молодкам дам указание, чтобы сразу шли домой, приготовили чего ни на есть.

Как мы с инструктором ни уговаривали старика сесть с нами в кошевку, он не соглашался — лошадям тяжело. Одна нога у Ван-дер-Беллена была на протезе, и, торопясь за нами, он сильно хромал. Инструктор вылез из кошевки, но старик все равно не захотел занять его место.

Делянка Ван-дер-Беллена и впрямь была недалеко. Мы проехали березовую рощу, обогнули небольшой холм — в тусклом свете зимнего дня он довольно мрачно поблескивал многодневной фирновой коркой. Перед нами сразу открылась вся их мышиная возня: черные пятна раскопов на снегу и ярко-желтые смерзшиеся кучи песка, похожие на гигантские муравейники.

Кучер обернулся ко мне и сказал, показывая в сторону кнутовищем:

— Едем по тропе, дорога — вон она где! Всю пришлось перешить бревнами, потому что и ту, черти немытые, вдрызг изрыли. Цельный день роют, а добытки — дай бог, чтобы граммов десять на человека.

Мы отпустили кучера, с тем что он вернется за нами вечером, и старик Ван-дер-Беллен провел нас к месту работ.

Что вам описывать это дело? Ну, яма метра три глубиной, внизу она расширяется колоколом. Стоит на колене, согнувшись в три погибели, здоровенный малый и кайлом отбивает со стенок рассечки смерзшийся песок. Когда мы затемнили свет, он перестал кайлить и поднялся во весь рост. Ван-дер-Беллен присел на корточки на краю шурфа и сказал нам:

— Прошу знакомиться с членами артели. Это мой младший — Анатолий. А там Валерий, старший, — закончил он и показал, не поднимаясь с корточек, на парня — косая сажень в плечах, подходившего от реки: он тащил за собой пустые санки — «палубу» — для перевозки руды.