Пол Сьюард - Ангелы спасения. Экстренная медицина

И тут же мы получили подтверждение, что нет: у мальчика начались судороги. В следующие двадцать минут их было три или четыре. Все его тело напрягалось, конечности дергались, зубы стучали по интубационной трубке. Каждая судорога длилась примерно минуту, после чего снова наступала полная неподвижность.

Мы начали внутривенное введение противосудорожных – лоразепама, а затем фенобарбитала, – и судороги, наконец, прекратились. Но мальчик так и оставался без сознания и без движения.

Когда капельница с противосудорожными закончилась, из отделения педиатрической интенсивной терапии пришли, чтобы увезти его наверх. С момента его поступления к нам прошел примерно час.

Я поблагодарил медсестер за помощь. Они осуществляли процедуры, которые я назначал, и благодаря им, в той же мере что и мне, мальчика удалось оживить. Дик улыбнулся, сказал: «Отличная работа», – и ушел. Я отправился в последний раз поговорить с матерью ребенка.

Я сообщил ей, что, как ни удивительно, ее сын жив и его переводят в отделение интенсивной терапии. В то же время мне пришлось сказать, что это вряд ли будет тот же самый ребенок: скорее всего, его мозг значительно поврежден, и он совершенно точно наглотался воды, так что ему грозит тяжелая инфекция легких. Иными словами – борьба только начинается.

Она пожала мне руку, поблагодарила и пошла к сыну, а я вернулся к работе. Даже не вспомню, что делал дальше в тот день.

Но совершенно четко помню, как вернулся в больницу на следующее утро. Прежде чем принять дежурство, я поднялся в отделение интенсивной терапии и спросил у сестры на посту, где лежит мальчик. Она взглянула на меня и указала на палату у меня за спиной.

– Лежал там… но сейчас его нет.

Я печально кивнул.

– Во сколько он умер?

– Нет, вы не поняли, – ответила она. – Его нет. Выписался. Поехал домой.

– Домой???

Я не верил собственным ушам.

– Да, – подтвердила медсестра. – Он очнулся около полуночи, чувствовал себя хорошо. Ходил, говорил, ел. Никаких признаков пневмонии. Мать была здесь, так что его выписали, и они поехали домой.

Я потряс головой и, все еще до конца не веря, пошел рассказать персоналу скорой помощи, что вчера мы спасли ребенку жизнь.

Позже я узнал кое-что еще. Примерно неделю спустя я работал с Гленном Бриджесом, еще одним педиатром скорой помощи, и он спросил, помню ли я того мальчика, ну, который утонул на прошлой неделе. Готовясь к плохим новостям, я поинтересовался, что с ним случилось. Я был уверен, что сейчас услышу, как его привезли в больницу с тяжелыми судорогами или другими симптомами необратимых повреждений мозга.

Но Гленн сказал:

– Видите ли, вчера он приходил в больницу с раной на руке. Они с друзьями перелезали через забор, и он поранился о проволоку.

Гленн улыбнулся.

– С ним все в полном порядке.

Одна из проблем в работе врача скорой помощи заключается в том, что сами вы начинаете нуждаться в услугах, которые всю жизнь оказывали другим, только ближе к концу своей карьеры. Медицинское образование большинство из нас начинает лет в двадцать, то есть тогда, когда под болезнью подразумевается небольшой грипп, а все рецепты заканчиваются припиской «на десять дней». Я был таким же. Кроме того, по счастливому стечению обстоятельств, сам за всю жизнь попадал в пункт скорой помощи всего три раза.

Впервые это произошло, когда мне было пять. Мы с родителями обедали в рыбном ресторане, и у меня в горле застряла косточка. Все, что я запомнил про пункт скорой помощи, это как мы сидели в зале ожидания – довольно долго, – и как я потом лежал на спине и смотрел на доктора. У него на лбу горел фонарик, а в руках сверкали устрашающие инструменты. К счастью, готовясь к тому, что он собирался со мной сделать, я внезапно проглотил злосчастную кость.

Во второй раз мне было девять. Родители привезли меня в больницу посреди ночи, потому что у меня поднялась температура и страшно болели все мышцы. Врач решил, что это может быть полиомиелит, поэтому отправил меня в палату, где мне две недели подряд утром и вечером кололи в попу пенициллин. Потом они пришли к выводу, что полиомиелита у меня все-таки нет, и отправили назад в школу. Пенициллин мне в любом случае не помог бы: полиомиелит вызывается вирусом, и антибиотики на него не действуют. Но в 1952 г. никто этого не знал.

В последний раз я оказался в скорой в двенадцать. Наша школа находилась в Адирондакских горах, и зимой мы катались на лыжах. Безопасных креплений тогда еще не существовало. Однажды я упал и подвернул ногу; учитель повез меня в больницу в Лейк-Плесиде. Доктор меня осмотрел, сделал снимок и сказал, что это просто вывих.

Итак, всего три визита в пункт скорой помощи, и все три раза я отделывался достаточно легко. То же самое касается и следующих шестидесяти лет. Я не хочу сказать, что никогда не болел. Конечно, после окончания института у меня появился свой врач, и я регулярно проходил осмотры. Но в скорую с детских лет больше не попадал.

До прошлого года.

У нас с женой есть небольшой домик на колесах. Вообще-то это просто грузовой вариант Доджа, у которого случился серьезный приступ туристической лихорадки. В результате болезни в кузове вместо грузового крепежа стали появляться кровати, потом кухня и так далее – пока что болезни не видно конца. Одним весенним вечером я взялся его мыть, готовясь к путешествию по южным штатам, но поскользнулся и упал. В момент падения я ударился левым бедром об острый угол деревянного каркаса кровати.

Такой боли я никогда раньше не испытывал. Мало того, я, словно в рекламе, лежал, распластавшись, на полу и не мог подняться. К счастью, у меня в кармане был телефон, так что я позвонил жене, сидевшей в доме, и попросил спуститься в гараж, чтобы пристрелить меня – ну или помочь подняться. Она тут же прибежала и, на мое счастье, предпочла второй вариант. Поднять меня с пола оказалось делом нелегким, но, несмотря на ее зубовный скрежет и мои громкие стоны, вскоре я оказался на ногах.

И тут обнаружил, что на левую опираться никак не могу. При малейшем движении боль усиливалась. Поэтому, несмотря на безграничную способность к отрицанию любых проблем, мне пришлось-таки допустить в голову мысль о возможном переломе бедра. Был только один способ это проверить: поехать в скорую помощь.

Вторая проблема заключалась в том, как меня туда доставить. Уже не помню, как жена справилась с задачей: во мне почти сто девяносто сантиметров роста при весе восемьдесят килограмм, если не больше. Линда, наоборот, с годами становится все тоньше, а рост у нее метр пятьдесят. Несмотря на это, она кое-как, где-то волоком, где-то ползком, дотащила меня до машины и повезла в ближайшую больницу, вынужденная при этом слушать мои стоны и причитания каждый раз, когда давила на тормоза или подпрыгивала на кочках. Я же, хоть и страдал, понимал, что со мной происходит нечто совершенно новое и очень важное: впервые в своей взрослой жизни, через шестьдесят лет после того вывиха, меня «срочно доставляют в пункт скорой помощи». (Срочно, но очень аккуратно. И с соблюдением скоростных ограничений.) Мне было ужасно интересно, что случится дальше.