Фёдор Сопрунов - Своим путем

А центр городка ожил. На порог вышли почтенные горожане, распахнулись ставни, и в окнах заулыбались лица.

— Раз, два! Левой! — В голосе Калвана звенит вызывающая нотка.

К спецроте пристраиваются гимназисты и подтягивают тонкими голосами:

Злой, раздосадованный, возвращаюсь в роту. Старик плетется за мной. На городок точно вылили ушат холодной воды.

А в роте все то же: солдаты не спеша обсуждают события. Бросаюсь на койку и отворачиваюсь к стене.

В Екабпилс пришли части Красной Армии. Но они остановились в лесу и в городке не показываются. Спецрота патрулирует по улицам. Население молчит. Айзсарги выжидают.

И тут выступил по радио его превосходительство лавочник-президент Ульманис:

— Я остаюсь на своем посту, вы все — на своих! Ничто не изменилось.

Это была такая безмерная глупость, что все поняли: настало время перемен.

Екабпилс проснулся.

Началось с того, что в воскресенье утром в город прибыли подводы с ближайших хуторов. Вскоре всю площадь заполнила толпа крестьян и батраков. К ним присоединились железнодорожники, жители окраин. Из Крустпилса пришли рабочие сахарного завода. Толпа гудела, сперва сдержанно, потом все более напряженно. Наконец как по команде она двинулась к центру. Вперед побежали мальчишки.

Спецрота пыталась остановить толпу, но безуспешно. Толпа пропустила сквозь себя колонну унтеров и снова сомкнулась. Звучала революционная песнь. Поднялись и заколыхались самодельные красные флаги.

А нас заперли в казарме. Столпившись у окон второго этажа, мы прислушиваемся к гулу толпы.

— Что за бардак?

Похлопывая перчаткой по ляжке, в дверях стоит лейтенант Милгравис.

— Продолжать занятия!

Латыши не терпят пафоса и показухи и не принимают решение сгоряча — они будут сидеть, думать, к чему-то прислушиваться. Они должны внутренне созреть, прежде чем решиться.

«Ar prātu un pipešanu» — «Поразмыслив и покурив», — говорят латыши.

Но, приняв решение, латыши от него не отступают. Если у вас друг латыш, можете не беспокоиться: без веских, тщательно проверенных причин он не откажется от дружбы. Если у вас враг латыш, тоже можете не сомневаться: он будет верным врагом. До конца жизни.

Тогда, в Екабпилсе, наша первая рота приняла решение не сразу. Солдаты переговаривались, курили у открытых окон, прислушивались к шуму толпы. Наконец Крумин подошел ко мне и сказал:

— Валяй, Студент. Надо созвать солдат со всего полка. Поговорить.

От «солдатского комитета полка» — надо же было как-то подписать обращение — мы обратились к другим ротам, написали и расклеили в городе листовки, в которых призывали солдат собраться на митинг на спортивной площадке возле средней школы.

Вечером накануне митинга Крумин сказал, что офицеры собрались у командира полка и надо узнать, что они замышляют.

Под прикрытием кустов пробираемся к открытым окнам флигеля. Гудит голос полковника Зенина:

— Избегать инцидентов! Любое столкновение будет использовано против нас. Сохранить наших — вот задача! Что происходит сейчас, ничего не значит. Сейчас они тихонями прикинулись, но скоро выпустят когти, начнут отбирать землю, глумиться над нашей верой и обычаями. Вот тогда народ поднимется. Тогда наш час пробьет. Нам помогут с Запада. А пока — сохранить наших людей. Не давать повода.

Молчание. Потом Зенин добавляет тоном ниже:

— Все еще впереди!

Звучит голос Милгрависа. Бас полковника обрывает его:

— Не разрешаю! Поймите: надо выждать.

Осторожно выбираемся из сада. Началось…

На следующее утро листовки сорваны, и нам передают угрозы спецроты. На спортплощадке у школы собралось меньше солдат, чем мы ожидали. Они молча толпятся перед деревянным помостом, который служит трибуной.

— Пришел полковник, — шепчет Старик, показывая глазами на силуэт Зенина в тени деревьев.

Первым выступает солдат из третьей роты. Затем на трибуну поднимается невысокая женщина. Она говорит о тяжелом труде батраков и рабочих, о будущем Латвии.

Теперь моя очередь. Вскакиваю на помост рядом с женщиной. Передо мной человек сто. Дальше, оцепив спортплощадку, в несколько рядов стоит спецрота. Унтера скрестили руки на груди и вызывающе поглядывают на нас.

— На Западе, — говорю я по-русски, Старик переводит, — льется кровь и гибнут города. На Востоке строят заводы и школы. Там рождается новая жизнь! Никто не завяжет нам глаза и не заткнет рты. Мы сами выберем свою дорогу!

Солдаты слушают, молчат.

Но вот спецрота начала медленно приближаться, шаг за шагом. Впереди Калван. Сужается просвет между кольцом спецроты и толпой у помоста. Солдаты нахмурились, сдвинулись теснее.

И тут из тени деревьев выходит полковник Зенин. Он быстро проходит вперед и останавливается перед Калваном, заложив руки за спину и широко расставив ноги. Упрямо подался вперед массивный затылок на широких плечах. Калван остановился в нерешительности. Зенин делает шаг вперед. Калван пятится. За ним пятится спецрота. Круто повернувшись, полковник шагает прочь, даже не взглянув в нашу сторону.

Облегченно перевожу дыхание, кричу:

— Повернем штыки на Запад!

И спрыгиваю с помоста.

После митинга брожу по городу в радостном, приподнятом настроении. Екабпилс шумит, на улицах людно. У небольшого двухэтажного дома в центре города царит оживление. С автомашин и повозок спрыгивают люди и, громко переговариваясь, спешат вверх по узкой, крутой лестнице. Звучат возбужденные голоса и настойчивые телефонные звонки. Здесь только что обосновался уездный комитет Компартии Латвии. В одной из ярко освещенных комнат женщина, выступавшая на нашем солдатском митинге. Останавливаюсь посмотреть на нее, потом спускаюсь к Даугаве. Сгущаются сумерки, но река не спит. На воде дрожат огоньки, постукивают уключины, звучат смех и радостные голоса.

Возвращаюсь в казарму по темной аллее заброшенного парка.

Приподнятое настроение сменяется смутной тревогой. Замедляю шаги и останавливаюсь. Кто тут?

— А-а… вы? — Это сказал голос полковника Зенина. Передо мной вырос его массивный силуэт с сутулыми плечами и упрямо склоненной головой.

— Зачем вы устроили эту провокацию? Говорите. Мы одни.

Полковник ждет.

— Или вы это серьезно? Про социализм?

В голосе зазвучала злая усмешка:

— Да вас первого заберут. Эмигрант! Из Парижа! Кто поверит вам?

Хочу пройти. Тень загораживает дорогу.

— Проститутка! Потаскуха французская!

Сжимаю зубы. Ночь вокруг нас сгущается.

— А вы не остановите…

Тень сдвинулась в сторону. Глухой голос сказал из темноты: