Дженни Фабиан - Группи: Sex, drugs & rock’n’roll по-настоящему

— Конечно, можно.

— Спасибо огромное!

— Но только не со мной. Я беру с собой Пэтти. Но я ведь не могу запретить тебе пойти, правда?

— Но я думала…

— Я знаю, что ты думала. Этого я и добивался, наблюдая, как ты бежишь прямиком в ловушку. Ты так ничему и не научилась, а? — Грант торжествующе уставился на меня.

Терпение у меня лопнуло. Я снова запуталась и была совершенно не в силах разобраться в логике Гранта. Мне так и не удалось добиться ответа, а голова будто превратилась в огромный дирижабль и грозила вот-вот улететь. Я улеглась с твердым намерением уснуть и ни о чем не думать, но тут меня накрыло странное ощущение: ноги словно парили в полуметре от земли, а на грудь давила тяжеленная наковальня. Я с трудом дышала, но все же провалилась в сон. За остаток ночи нас побеспокоила только картонная фигурка кошки, которая почему-то упала на нас. Проснувшись, мы с подозрением уставились на нее, а потом друг на друга, после чего снова завалились спать.

Мы проснулись в 10:30. По крайней мере, столько было на часах, когда Грант растолкал меня и заставил выйти и позвонить в службу точного времени. Будильник Гранта остался у Руби, потому что в то утро у него была куча дел. Я вернулась обратно в постель, а Грант топал по комнате, одеваясь и собираясь. Спросонья я всегда не в настроении и обычно жду, пока Грант уберется, и только потом встаю. На половину двенадцатого у меня была назначена встреча с поверенным по поводу телефонного счета на 250 фунтов, который мне выкатили за время работы на Римском фестивале, когда приходилось звонить в Америку и Европу. Я решила, что сегодня никуда не пойду, а позже позвоню поверенному и извинюсь.

Я лежала и смотрела, как Грант одевается. Этим утром на нем были вельветовые джинсы, темно-синяя рубашка и короткая безрукавка. Он довольно часто носил обтягивающие джемперы, в которых выглядел совсем мальчишкой. На талии у него болталась медная цепочка со свисающими ключами, прямо как у тюремного надсмотрщика. Он надел потрепанные белые кеды, в которых я его увидела в первый раз, и я только сейчас заметила, что на самом деле это бейсбольные бутсы. Грант очень ими гордился и любовно чистил и полировал. Бросив мне: «Увидимся», он вышел из комнаты. Я не ответила. Еще целых полчаса он блуждал по дому: Руби проспал, и Грант на него наорал, а потом начал перераспределять утренние обязанности; разбудили Билла, и начались долгие споры по поводу того, кто поедет в «Sound City».

Наконец Грант отчалил, объявив всем и каждому, что примет ванну в конторе, потому что тут можно подцепить паразитов. Я еще немного повалялась. Наутро я все еще была под кайфом, но по-другому. По ощущениям я ушла очень далеко от вчерашних событий, и тем не менее не могла о них не думать. Похоже, ночные разговоры слегка вынесли мне мозг, и теперь уже не верилось, что они происходили на самом деле. И все же я помнила каждое слово, по-прежнему изумляясь тому, что творится у Гранта в голове. Разгадаю ли я его когда-нибудь? Мучает ли он точно так же других девчонок? Но я не знала ни одной его бывшей девушки, которую могла бы расспросить, а от его соседей толку было мало: они слишком давно знали Гранта и привыкли к его эксцентричности.

Я заметила на столе блокнот и решила поискать подсказки в его заметках. Просмотрев их, я обнаружила между страницами несколько писем. Первое было от его мамы. В нем говорилось: «Дорогой Грант, здесь те вещи, которые ты просил. Я не смогла отправить по почте банку супа, поэтому послала упаковку сухой смеси. Получится абсолютно то же самое, если аккуратно следовать инструкции. Убедись, что кастрюля чистая, потому что в Лондоне наверняка легко отравиться».

Какая милая материнская забота, подумала я. Остальные послания были написаны на маленьких квадратиках голубой бумаги для заметок очень детским почерком, и во всех говорилось примерно одно и то же: «Милый Грант, я очень по тебе скучаю и расстроилась, что ты не смог приехать на выходных и повидать меня. Но ты, наверное, очень занят. Я мечтаю остаться с тобой вдвоем хоть на несколько часов…»; «Милый Грант, интересно, навестишь ли ты меня на следующих выходных? Я безумно люблю тебя. Просто обожаю. Я не могу забыть то прекрасное время, которое мы провели вместе, прежде чем ты уехал, и я уверена, что и ты меня помнишь…»; «И, милый Грант, я бы очень хотела приехать в Лондон и побыть с тобой хоть немножко. Тебе, конечно, придется прислать мне денег, но разве не замечательно снова увидеться? А то мы встречаемся всего на пару часов». Еще в одном письме говорилось: «Милый Грант, меня очень огорчило известие о твоей болезни. Что же это такое? (Вот и мне интересно, милочка.) Может, еще что-нибудь случилось, милый? Твои письма в последнее время, кажется, изменились. Если тебя что-то беспокоит, пожалуйста, скажи мне, дорогой, ты же знаешь, ради тебя я готова на всё…» Господи, подумала я, что за ерунда? В письмах упоминался ребенок по имени Дерек, но не говорилось напрямую, что Грант его отец. Девице, видимо, очень хотелось попасть в Лондон, но, судя по всему, пока она не очень преуспела.

Я просто не верила своим глазам. Письма были совершеннодурацкие и беспомощные, да и правописание хромало. Неужели Гранту не противно читать неграмотные девчачьи любовные послания? Да что за бред? Он запрещал мне любые нежности — и вдруг хранит слюнявую чепуху от какой-то провинциальной цыпочки по имени Сьюзан? И такая дура ему нравилась? Или он даже любил ее? Как он терпел эту безмозглую болтовню и что писал Сьюзан в ответ? А вдруг она фантастически красива? Нет, автор таких писем просто не может быть красавицей, у нее ума не хватит выглядеть отпадно. Возможно, такой тип цыпочек и нравится Гранту на самом деле? И я вспомнила, как он критиковал мои хипповые наряды.

В полном недоумении я лежала еще около часа, пытаясь во всем разобраться. Кто-то спустился по лестнице и начал набирать номер на телефонном аппарате. Это оказался Уайетт, который звонил в Кеттеринг или еще куда-то.

— Здравствуйте, миссис Робертс, это Уайетт. Как папа? — сказал он, продолжая запихивать шестипенсовики в аппарат. И снова: — Здравствуйте, миссис Робертс, это Уайетт… Нет, Уайетт, миссис Робертс… Нет, миссис Робертс, — с бесконечным терпением, — то был Малькольм, а меня зовут Уайетт… Да, миссис Робертс, Малькольм Ричардз. — И зазвенели шестипенсовики.

Похоже, Уайетту наконец удалось объясниться с миссис Робертс, и он продолжил:

— Я видел в магазине на углу рубашки всего по двадцать шиллингов за штуку и подумал, может быть, папа тоже захочет парочку? — Миссис Робертс, должно быть, подтвердила, что папа непременно захочет парочку рубашек, поскольку Уайетт ответил: — Ладно, тогда я куплю их и постараюсь привезти как можно скорее. — Затем он кладет трубку и тихонько уходит обратно в свою комнату.