Леоиндов Леонидович - Я оглянулся посмотреть

Панкер, естественно, записывал не только нас. Как-то мы застали Игоря за сведением альбома Майка Науменко, и тогда впервые услышали «Blues de Moscou», «Все в порядке», «Уездный город N».

Про Науменко мы тогда и понятия не имели. Я не сразу врубился. Майк писал песни по законам американского рок-н-ролльного языка и гнусавил их на одной ноте, как Боб Дилан, будто делился с другом:

Такое пение — на любителя.

Но чем больше я слушал записи Майка, тем больше до меня доходило, что за его простотой скрывается глубокий смысл.

И когда однажды, придя к Монозубу, мы увидели самого Майка Науменко, я уже знал, что передо мной — уникум.

Майк собирался записать у Панкера альбом «Сидя на белой полосе». Тут же взял гитару и спел знаменитую теперь песню:

Это было здорово!

Майк работал сторожем сутки через трое на заводе, что на Петровской набережной, за домом Нобеля. Работа была непыльная. Двадцать четыре часа он должен был просидеть в сторожке с топчаном и чернобелым телевизором. Я приходил к нему. Мы сидели на топчане, смотрели телевизор и пили портвейн, но чисто символически. Иногда в сторожку приходили переодеться рабочие. Никто не обращал на нас внимания. Видно, ситуация была ординарная.

Жил Майк в Волокаламском переулке, что около Обводного канала, рядом с ветеринарной лечебницей. Жуткий район. Такой же была и коммунальная квартира, где на девяти метрах они теснились с женой и ребенком. Жили фактически в нищете.

Мы были абсолютно разные. Никогда прежде я не общался с такими людьми. Майк обитал в другом, незнакомом мне мире. В нем было много всего намешано, точно по Достоевскому.

Науменко был небрежен в одежде, иногда до неопрятности. Лишь раз я видел Майка отутюженным и причесанным, когда он пришел на спектакль «Ах, эти звезды» — в своей всегдашней джинсовой куртке, но в белой рубашке и с только что помытой головой.

Несмотря на внешний небрежный вид, сразу было ясно, что это — личность. Майк хорошо говорил по-английски, цитировал английских писателей. До Науменко я не встречал таких любознательных людей.

Мы подружились, хотя всегда сохраняли отношения старший — младшие. Он часто приглашал нас к себе домой. Мы слушали его песни, исполняли свои. Нас объединила страсть — и он, и мы очень любили то, что делали.

Майк был удивительно доброжелательным человеком и радушным хозяином, жена — тоже. Видно было, что они никогда не жировали, питались неважно, но гостей угощали всегда, пусть даже пустым чаем.

В их комнатке постоянно толпился какой-то народ. Вокруг Науменко всегда были люди, к сожалению, чаще не понимающие его совершенно.

Видно было, что он страдал от одиночества. Как-то Майк позвонил мне и стал жаловаться на жизнь, в его словах чувствовались такая боль и незащищенность, что у меня само собой вырвалось:

— Маленький мой!

Я не стал фанатом его песен, но всегда ценил его.

Позже, с разрешения Майка, мы включили в репертуар «Секрета» «Буги-вуги каждый день» и «Мажорный рок-н-ролл», обработав на свой манер. Майк сделал кивок в сторону «Секрета», когда в «Буги-вуги каждый день» ответил на строчку из «Привета» перекликающейся репликой:

Песни Науменко — единственные чужие песни, которые исполнял «Секрет». Даже сейчас, спустя двадцать пять лет, я продолжаю исполнять их, потому что это классика русского рок-н-ролла:

Майк часто опекал других. Он принял участие и в судьбе нашей группы. В рок-клубе Науменко замолвил о нас словечко. К нам тут же пришли и пригласили выступить.

Сначала предложение вызвало в наших рядах легкую панику. Было понятно, что рок-клуб — товарищество по интересам, — а мы были не из этой «каши». Черная туча в коже могла нас не принять. В то время песни о любви никто из них не писал, это было не по-рокерски. Романтические группы были, та же «Машина времени», но они пели об одиночестве, о тоске по любви, а не о самой любви. Идейные разногласия могли усугубиться тем, что мы тогда мало что умели.

Несмотря на это, подумав, мы приняли приглашение. Уверенности в себе нам было не занимать, никто из нас не сомневался в собственной гениальности.

Несколько дней мы потратили на то, чтобы научиться орать.

На концерте в рок-клубе «Секрет» показал себя во всей мощи, мы орали так истошно, что народ пришел в восторг.

Нас все искренне поздравляли. Подошел длинноволосый парень с серьгой в ухе:

— Первый раз слышал, что люди поют по-русски, а создается впечатление, что поют по-английски, и текст не раздражает.

Это был Борис Гребенщиков. Такого мы не ожидали.

Мы еще не успели пережить успех в рок-клубе, когда позвонил Монозуб:

— У Майка будет сейшен в Москве, на часовом заводе «Слава», я договорился, вы поиграете у него на разогреве.

Вот тут мы по-настоящему испугались. Выступать в одном концерте с Майком!

Начались терзания: едем — не едем.

Для «не ехать» было полно причин. Гитары не те, мы еще не сыграны, денег на дорогу нет.

Но поехать очень хотелось. Решили: едем, если оплатят дорогу.

За два часа до отправления поезда позвонил Панкер и сказал, что билеты куплены. Я побежал в институт, усыпив бдительность старушки-вахтерши, вынес гитару, и — на вокзал.

В каком-то плацкарте мы тащились до столицы часов четырнадцать. Зато ехали, как настоящие рокеры. С нами были ребята из группы «Пепел» — тяжелые металлисты. У Майка пришел только один музыкант, поэтому «Пепел» должен был Науменко подыгрывать.

Вся компания собралась вокруг Майка. Мы пили портвейн и закусывали хлебом. В перерывах между возлияниями «Пепел» разучивал репертуар Науменко. Все по-рок-н-рольному, Майк весь был в этом.

Приезжаем в клуб часового завода «Слава», а там выгружают аппарат Муслима Магамаева — настоящий немецкий, сверкающий, мы такой в жизни не видели. И этим нам можно будет пользоваться!!!

Мы опять испугались. А Науменко в кедах и драной джинсе ходит как ни в чем не бывало среди аппаратуры, будто ничего другого и быть не могло. Вокруг Майка роятся фанаты, он раздает автографы, кому-то расписывается на паспорте, кому-то прямо на груди. Настоящая рок-звезда!