Леоиндов Леонидович - Я оглянулся посмотреть

Мои намерения пошатнул сначала Марк Захаров. После спектакля «Ах, эти звезды!» Марк Анатольевич предложил мне место в своем «Лейкоме».

Я смотрел «Юнону» и «Авось». Спектакль меня потряс, несколько дней я ходил под впечатлением. Эстетика «Лейкома» была мне близка. Захаров делал то же, что и Додин, только другими методами.

Но в то время переезд в Москву был связан с такими трудностями, что даже Аркадий Райкин не мог это сделать долгое время. Что уж говорить о выпускнике института, да еще с женой. Москва отпала сама собой.

И тут неожиданно появился Товстоногов. Георгий Александрович посмотрел спектакль «Братья Карамазовы» и решил, что Миша Морозов, Ира и я достойны стать актерами Большого драматического театра.

Это было полной неожиданностью для нас. От предложения великого Гоги даже битлу было трудно отказаться.

Большой драматический театр в те годы был лучшим в городе. Хотя уже не было Ефима Копеляна и Павла Луспекаева, уехали в Москву Татьяна Доронина, Олег Борисов, Сергей Юрский и Наталья Тенякова, но оставались Владислав Стржельчик, Евгений Лебедев, Олег Басилашвили, Валентина Ковель, Светлана Крючкова, к Товстоногову пришли Алиса Фрейндлих и Валерий Ивченко. Спектакли шли с аншлагами, театр постоянно ездил на гастроли за границу.

Очень быстро стало ясно, что нас в Большом драматическом никто не ждал. Конечно, без работы мы не остались.

В знаменитом спектакле Товстоногова «Энергичные люди» по Василию Шукшину мне доверили роль милиционера, который в финале приходит арестовывать главного героя — Аристарха Петровича в исполнении Евгения Лебедева. Я выходил на сцену, а по радио металлический голос за меня торжественно объявлял:

— Вы арестованы.

Постояв на сцене, пока Лебедев разыгрывал блистательный дивертисмент, я молча уводил его за кулисы. Такая режиссерская находка.

В другом знаменитом спектакле — «Ревизоре» — я играл третьего дворника. Первым и вторым были Юрий Стоянов и Юрий Томашевский. Меня подселили к ним в гримерку и обоих назначили ответственными за мой ввод.

Они приняли меня по-приятельски. Спрашиваю:

— Ребята, как вводиться?

— А что там вводиться, — отвечают. — Когда спектакль?

— Послезавтра.

— Приходи за полчаса до спектакля, мы тебя введем.

Прихожу, как договаривались. Волнуюсь. Прибежали Стоянов с Томашевским:

— Держись рядом. Главное — маши метлой резко. Появится карета с Басилашвили, кричи: «Э-э-эй!» Когда карета выедет на авансцену к зрителю — уйдешь в правую кулису. Понял?

Я понял. Сделал, как научили — яростно мел сцену и с чувством кричал вслед проезжающему Олегу Валериановичу, который играл Хлестакова. Спектакль еще шел, а мы уже отметили мой выход на легендарную сцену.

Я махал метлой в «Ревизоре» и арестовывал Лебедева до самой армии.

В казарме меня встретил лысый Фоменко:

— Добро пожаловать в ад! — отчеканил он и стал хлопать меня по плечам так остервенело, будто мы не виделись вечность, хотя в армию я попал всего на два дня позже Коли. У нас были очередные «Звезды» в «Октябрьском», вопрос о моем опоздании на срочную службу заодно и позволение оставить короткую стрижку решались на уровне министерства обороны.

Как только я перешагнул КПП, жизнь моя тут же поменяла темп и понеслась emperioso (стремительно) от приказа к приказу.

— На складе получишь обмундирование, потом в казарму!

Я отправился вслед за старшиной.

По дороге на склад мы повстречали группу кавказцев. Они тут же развернулись и засеменили за нами. Старшина никак на это не прореагировал. Осмотрев меня с головы до ног, защитники отечества распорядились:

— Скащи, дьжиньси есть, хозяин — Махмуд, кроссовки — Абдулле.

Старшина опять промолчал.

Я передал кладовщику пожелания бойцов. Он молча поставил кроссовки повыше на полку, джинсы унес куда-то. Гражданская одежда или «гражданка» нужна была, чтобы бегать в самоволку.

В столовой выяснилось, что брать ложку можно только по приказу «начать прием пищи». После команды «закончить прием пищи» — тут же ложку положить и выйти из-за стола.

К концу дня я уже печенкой почувствовал истину Колиных слов.

В первую ночь долго не спалось.

Я вспомнил дорогу в Каменку, где располагалось теперешнее мое место дислокации. Меня сопровождал прапорщик. За полтора часа, пока мы ехали в электричке, он не проронил ни слова.

У платформы нас уже ждал «уазик». За рулем сидел узбек. Ехали молча. Дорога была как стиральная доска. Я не выдержал и сказал:

— Плохая дорога.

Водитель коротко согласился:

— Дорога хуевий, я ебу.

Меня одолели горестные раздумья. Только вчера я был Максимом Леонидовым, что-то собой представлял, со мной считались. Теперь я — порядковый номер, у которого одна функция: выполнять чужой приказ. Со мной можно сделать все, что угодно, и никто не поинтересуется моим мнением по этому поводу.

Когда наконец глаза стали слипаться, из-под кровати донеслись звуки какой-то возни.

Я лежал голова к голове с восемнадцатилетним худым азербайджанцем.

«Проголодался», — решил я, вспомнив, что положил под койку пакет с бутербродами и крутыми яйцами, который, несмотря на мои протесты, всучили мне родители.

Заглянул через спинку кровати, но парень не шевелился. Шорох между тем прекратился. Через некоторое время меня вновь стало клонить ко сну. И снова шорох. Организм тут же мобилизовался. Стараясь не скрипеть панцирной сеткой, я нашарил под кроватью пакет и потянул его к себе, но не тут-то было. Пакет не поддавался.

Сосед, между тем, лежал в той же позе.

«Вот гад!» — подумал я и потянул сильнее.

Но ничего не добился.

Наконец, я заглянул под кровать. Пакет с маминой едой в зубах держала здоровенная крыса. И смотрела она на меня не очень дружелюбно.

Я сдался без боя. Никогда прежде мне не было так паршиво.

В Каменке мы проходили курс молодого бойца. Какое отношение происходящее имело к боевой подготовке, я так и не понял. Но не раз добрым словом вспомнил родной театральный институт.

Механизм был отлажен по минутам.

В шесть утра раздавалась команда:

— Рота, подъем!

За сорок пять секунд боец должен был полностью одеться и встать в строй. В «Ах, эти звезды» я примерно за четыре минуты должен был добежать от сцены до гримуборной, снять толщинки, смыть морилку и седину, вновь положить грим (теперь уже для другого номера), надеть другой костюм и вернуться на сцену. Так что утренний экзерсис с одеванием по секундомеру мне был нипочем.

Проверив готовность роты, дежурный отдавал следующую команду:

— Рота, на зарядку становись!

Мы быстро раздевались, и в форме номер один — сапоги, трусы — бежали на плац.

Двадцать минут на завтрак, и до обеда — строевая, политическая подготовка, наряды.