Леоиндов Леонидович - Я оглянулся посмотреть

Иван Андреевич грешил словотворчеством, мужчин называл сношилами, женщины, соответственно, были сношильдами.

Лещевскому принадлежало несколько замечательных выражений, ушедших в народ:

— Молчать, я тебя спрашиваю.

— Соблюдать расстегнутость — застегнутость. — То есть все пуговицы на кителе должны быть застегнуты.

— В шапках либо все, либо половина. — Имелось в виду, что хор выступает в фуражках, оркестр — без фуражек.

Весь внешний вид Александра Андреевича Бирюкова говорил: я инспектор! Была в АПиПе такая должность — инспектор хора, этакий хоровой прапорщик, постарше прочих хористов, но конечно, не начальник.

Бирюков был высокий, плотный, лысый и косил на один глаз. Он являл собой пример правильно выбранного жизненного пути и, в отличие от многих других артистов, служил рьяно и даже с гордостью. В хоре его звали Папой.

Бирюков был на подхвате у всех начальников, но главная боевая задача инспектора заключалась в том, чтобы вовремя согнать всех артистов, как овец, в нужное место и туда же передвинуть рояль — поэтому срочники то и дело перекатывали его в разных направлениях.

Бирюков оказался первым крушителем моих иллюзий. На третий день пребывания в АПиПе меня вновь отпросили на спектакль «Ах, эти звезды!» в СКК. Двенадцать тысяч зрителей, успех небывалый! Наутро, согласно договоренности, я прибыл в расположение части к 9 утра. Захожу в вестибюль и на главной лестнице вижу Бирюкова. Александр Андреевич спускается ко мне и хлопает в ладоши. Я же не знал, что Александр Андреевич страдает косоглазием, поэтому решил, что он смотрит на меня, значит, мне и аплодирует — вероятно, был на вчерашнем спектакле. Приятно удивившись, я, поднимаясь к нему, на ходу благодарю. А он, проходя мимо меня, все так же размеренно хлопая, провозглашает:

— Спевка, спевка, спевка! Все на спевку!

Сам Папа пел в хоре баритоном.

Солистами в ансамбле всегда назначали сверхсрочников, обычно мужчин предпенсионного возраста, с опытом. У каждого был свой репертуар, отработанный годами. Лирические партии исполнял жидким тенорком пожилой этнический финн Арви Кемпи. Другим солистом был баритон Борис Жбанов, после очередного выступления он всегда трагически резюмировал:

— Еще одним концертом ближе к смерти.

Саша Зинченко числился аккомпаниатором балета. Невероятных размеров, белобрысый, мордатый хлопец из села Дыбальцева Донецкой области. Почему он решил стать пианистом — для меня загадка. За роялем можно было представить кого угодно, только не Зинченко. Во всех произведениях у него был один

оттенок — fortissimo (очень громко), — перекрывавший топот любого количества сапог.

Но не своими исполнительскими способностями был знаменит Саша Зинченко, а своей дружбой с известным пианистом Владимиром Виардо. Зинченко принимал дорогого гостя, когда ансамбль отбывал в командировки, а Саша, как правило, оставался дежурным.

Дежурному в увольнение уходить не положено, поэтому званый ужин проходил на рабочем месте. Благодаря Сашиной жене, хрупкой маленькой женщине, стол по тем временам просто ломился от угощений — несколько бутылок портвейна «Лидия», картошечка, сало, огурцы. Так Зинченко гулял с другом.

Но Виардо был человеком занятым, поэтому приходил редко. Чаще АПиП посещал другой кореш нашего аккомпаниатора — Химич, бас из консерватории. Тот был занят намного меньше, поэтому они с Зинченко успевали упиться в стельку, а потом выставляли освободившиеся бутылки на аллее от АПиПа до ТЮЗа.

Несколько лет назад у меня был концерт в Чикаго. Стаю на саунд-чеке — раз, два, три, раз, два, три. И вдруг краем глаза вижу в кулисе что-то знакомое — Зинченко! За двадцать лет он нисколько не изменился.

Оказалось, благодаря польским корням жены они уехали сначала в Польшу, а потом жена выиграла грин-карту в Америку. Теперь живут в Чикаго. Не сказать, что он там жирует, но на фортепиано продолжает играть. От неожиданности встречи я забыл его спросить, как он там без «Лидии»?

По мере надобности каждый год коллектив пополнялся солдатами срочной службы, которых оказывалось чуть меньше половины, около сорока человек. Срочники жили в казарме, стояли на тумбочке, на выезде спали в какой-нибудь местной воинской части и получали сухие пайки, и все же служба в ансамбле мало напоминала жизнь в Каменке.

Нас с Фоменко поставили в хор, и каждый день начинался теперь не с зарядки, а со спевки, как когда-то в училище. Мы быстро освоили репертуар.

А он был обширный — классические произведения, марши, народные и советские песни. Я заново открыл для себя песни Великой Отечественной войны, удивительные мелодии Василия Соловьева-Седова, Анатолия Новикова, Никиты Богословского, Константина Листова, Модеста Табачникова, с пронзительными стихами Льва Ошанина, Алексея Фатьянова, Михаила Исаковского, Алексея Суркова.

Когда пришла большая беда, в стране, где уничтожали любые проявления «я», вдруг разрешили говорить о личном, и сразу появились замечательные песни. По-моему, «Землянка» и «Темная ночь» — великие произведения, где за переживаниями одного человека встает трагедия огромной страны.

Мой альбом военных песен «Давай закурим» не состоялся бы, если бы не служба в ансамбле.

Но кроме советской классики ансамбль имел в своем репертуаре немало современных патриотических произведений, как правило, плод творческих мук на социальный заказ военного ведомства. Эти песни мы исполняли с особым остервенением:

И припев:

Не зря в судьбе алеет знамя, Не зря на нас надеется страна.

Священные слова «Москва за нами» (речитативом) Мы помним со времен Бородина…

Таких песен в репертуаре ансамбля было множество, в одной я даже солировал:

Над казармой висит луна большая, Сны о доме смотреть нам не мешая. Эти сны чисты и светлы.

Столько красивых, столько красивых, Но мне снишься лишь ты.

Хор вторил мне:

Столь-ко кра-си-вых, столь-ко кра-си-вых, А мне снишься лишь ты.

Я уточнял:

Одна.

И — кода: та-дам!

Любая песня была у нас не просто песня, она называлась танцевально-хоровой композицией. Хор пел, а в это время, для большей убедительности, перед нами или за нами проходила группа знаменосцев. Иногда мы обходились своими силами. Распевая, хор маршировал на месте или перестраивался — треугольником, квадратом, другими геометрическими фигурами.

В общем, говорили с аудиторией доступным ей языком. В те времена, впрочем, как и сейчас, АПиП ЛенВО был лучшим коллективом советских вооруженных сил.