Леоиндов Леонидович - Я оглянулся посмотреть

шинель и дерюжную шапку-пирожок. А я выбрал офицерскую шинель, она была элегантнее и теплее, и офицерскую мутоновую шапку. Естественно, кокарда и погоны выдавали во мне рядового, но издалека форма выглядела весьма солидно.

Мой выбор оказался верным и стратегически. Когда мы с Фомой уходили в самоволку, то офицерская шинель нас не раз выручала. Маршруты до дома у нас примерно совпадали. Коля жил в начале Невского, я — на Мойке.

Если издалека мы видели патруль, тут же перестраивались: Коля понуро выступал впереди, а я гордо вышагивал сзади. На расстоянии казалось, что офицер конвоирует нерадивого солдата. Чеканным шагом мы тут же сворачивали в ближайшую подворотню.

Гетман выручил нас и когда для «Секрета» понадобились галстуки. «Секрету» нужны были не просто костюмы как у битлов, а свой символ. Я вспомнил красный галстук в хоре мальчиков, такие же тоненькие красные галстуки были у тореадоров. В советские времена красными могли быть лишь пионерские галстуки, но мы нашли выход. Антон выдал нам армейские тоненькие галстуки и старое знамя. Мы обшили зеленые галстуки красным кумачом, так появился символ бит-квартета «Секрет».

Весь ансамбль дислоцировался в одном здании, но это не ограничивало нас в передвижении. Бойцов срочной службы поставили на довольствие в солдатской столовой артиллерийского училища на Московском проспекте. Кроме двух-трех иногородних, у которых не было лишних денег, никто туда не ходил. Мы — домашние ребята — ходили в офицерскую столовую штаба железнодорожных частей, которая располагалась напротив АПиПа. Часто кто-то что-то приносил из дома.

На нашем первом концерте в Доме офицеров случился инцидент. Барабанщик Рахим Ахметович, как потом выяснилось, этим концертом заканчивал свою службу в рядах Советской армии. Двадцать семь лет безукоризненного битья по барабанам подходили к концу. И вот последний номер концерта — танец «Содружество (в народе — сожительство) всех родов войск». Оркестр и ансамбль демонстрируют мощь советских вооруженных сил. Три цифры до финала, соло барабанов, и вдруг Рахим Ахметович подбрасывает вверх лихо закрученную палочку, а потом ловит ее прямо-таки цирковым финтом и отбивает финал.

После концерта — скандал, воин Советской армии нарушил устав! Это военный ансамбль, а не балаган!

Мы сразу поняли, что с уставом и тут шутки плохи.

За выполнением устава следили не только наши начальники. Однажды после выступления в одном из ленинградских военных училищ на сцену поднялся местный генерал. Концерт сопровождался бурными аплодисментами, и мы по привычке приготовились выслушать очередную благодарность от руководства, преподавательского состава и курсантов.

— Мне концерт понравился, — сухо отрапортовал генерал. — Но есть замечания. Почему нарушаете устав? Бойцу положены синие или зеленые трусы, а у вашей солистки — белые.

Видел бы генерал, что мы носили под формой!

Нам повезло, в то время в Гостинку (магазин «Гостиный Двор») выбросили финское мужское нижнее белье. Модель была одна — кальсоны и футболка с длинными рукавами; хлопок с начесом, но разных цветов — розового, голубого и желтенького, — а на этом фоне аквалангисты и рыбки. Весь наш призыв отоварился. У меня было голубое, у Фомы — розовое.

В этом розовом Коля однажды влип в историю.

После концерта в одной отдаленной части мы готовились к ужину в отведенной нам каптерке. Было очень натоплено, поэтому мы сняли форму и оставались в нижнем белье. Достали тушенку, сгущенку, но тут оказалось, что нет хлеба. Коля накинул шинель на розовых рыбок, нахлобучил шапку и побежал в столовую. Он уже возвращался, когда его засек командир части.

Эту сцену мы наблюдали из окна каптерки. Увидев розовое чудо в шинели, командир скомандовал:

— Стоять. Ко мне.

Коля, услышав окрик, остановился, но вместо того, чтобы действовать по уставу, прижимая к себе драгоценные буханки хлеба, трусцой засеменил к командиру и деликатно поинтересовался, мол, чего изволите.

Дальше начались крики:

— Десять суток гауптвахты.

— Хорошо, — согласился Фоменко.

— Что — «хорошо»? «Есть» — надо говорить.

— Хорошо, есть, — Фоменко опять не стал возражать.

— Иванов! II — заорал командир.

Из окна штаба высунулся Иванов и громко отрапортовал:

— Я.

— Ко мне!!!

Иванов тут же нарисовался на пороге штаба, по уставу стремглав преодолел нужную дистанцию, остановился и чеканным шагом подошел к начальнику.

— Этого на гауптвахту!!!

Иванов ведет Фоменко на губу. Но их останавливает новый оклик:

— Отставить!

Оба возвращаются.

Командир (обескураженно):

— Вас что, вообще ничему не научили?

Коля (искренне):

— Нет.

Но это случилось уже позже, когда мы стали ездить по округу концертной бригадой. Мы с Фомой быстро убедили начальство, что кому как не молодым быть на передовой культурного фронта. Кроме нас в бригаду влились пианист Женя Олешев, барабанщик Андрей Банатов, Лева Клычков и Игорь Улокин, скрипачи; на бас-гитаре Вадик Рябов, на соло-гитаре Артур Яроносов.

Как известно, инициатива наказуема. Теперь мы ездили на гастроли вместе со всем ансамблем, а когда остальные отдыхали, развлекали солдат в составе бригады. Ездили мы в такие дыры, куда большим коллективом было трудно добраться. Побывали однажды и в части, к которой я был приписан.

В репертуаре у нас была самая разная музыка — от Антонова и «Землян» до классики. Я читал дурацкую юмореску от имени грузина, смысл которой сводился к тому, что в Советской армии хорошо служить парням самых разных национальностей. Еще я был конферансье. На том концерте в Луастари я по ошибке объявил выступление скрипачей так:

— Композитор Чардаш. «Монти».

За спиной у меня все зашлись смехом, а в зале — гробовая тишина. Попав в теплый клуб, солдаты дремали, и им было без разницы — Монти написал чардаш или Чардаш написал монти.

И я мог быть среди них, но, по счастливой случайности, выделывался на сцене. Пока мы там находились, меня не покидала одна мысль — слава богу, я здесь проездом!

Солдаты мы были еще те, но, находясь в расположении какой-нибудь воинской части, были вынуждены хотя бы для блезиру соблюдать устав. Прибыв в часть, мы, как положено, строились у контрольнопропускного пункта и шагали до клуба строем, чеканя шаг — раз, два, три, а на счет четыре дружно подпрыгивали. Это у нас называлось — «апиповский шаг». Очевидцы сначала ничего не могли понять, а когда до них доходило, мы были уже далеко. Впрочем, местное начальство старалось с нами не связываться. Хотя мы числились рядовыми, но принадлежали к политуправлению, а это слово было магическим для военных.

Как-то с Колей, прогуливаясь перед концертом по городу Луге, мы не отдали честь какому-то прапорщику. Он решил нас построить, стал орать, повел на гауптвахту. Мы беспрекословно подчинились старшему по званию. На губе сдали ремни, шапки, но когда нас уже собирались запереть в кутузку, объяснили, что через сорок пять минут начинается репетиция, а потом концерт в Доме офицеров, где будет все местное военное начальство, и если нас не выпустят, концерт не состоится. Нам тут же вернули ремни, шапки и пожелали хорошо выступить.