Леоиндов Леонидович - Я оглянулся посмотреть

Другим объектом поклонения прапора был Устав. Именно так, с большой буквы «У». Устав Военнослужащих Вооруженных Сил. Прапор знал весь свод правил, установленных министерством обороны для бойцов Советской армии, наизусть.

Когда с целью большего охвата культурой в рамках АПиПа организовали мобильную концертную бригаду, в ее репертуар включили разные популярные в то время песни. Одной из таких песен была «Листья жгут» Максима Дунаевского, Наума Олева из репертуара Михаила Боярского.

Обсуждая репертуар концертной бригады, прапор высказался, как всегда, прямо:

— Что вы там, бля, поете, бля, в своей, бля, бригаде? Хуйня, а не песни. Одна только приличная, не помню, бля, как называется, там про то, что надо УСТАВ любить. Вот таких песен, бля, побольше!

На нашу долю Озолиньш оставлял худшее в себе. Конечно, специфика службы в ансамбле мешала ему развернуться, но даже в этих условиях он умудрялся попортить нам много крови. У прапора была заветная тетрадочка, куда он аккуратно записывал, кто что сказал и в чем провинился. Он жил рядом и не ленился по ночам приходить в казарму, чтобы лично убедиться, все ли в вверенном ему подразделении спят по уставу.

Особое удовольствие ему доставляло прилюдно унижать человека.

У прапора были две «любимые» жертвы — альтист Павлов, безобидный маленький и толстенький человек с дефектами речи, и виолончелист Бугров, страдающий нервным тиком, высоченный худой одессит, которого в общении с прапором не спасал даже юмор.

Озолиньш любил поставить обоих перед строем и «беседовать» с ними. Прапорщика веселило уже внешнее несоответствие Павлова и Бугрова, а уж когда они начинали отвечать на дурацкие вопросы начальника, тот просто заходился в радостной истерике.

Мартин Эриксович был ярый антисемит и не упускал случая продемонстрировать и это свое качество.

К концу службы Вадик Дубровицкий не выдержал и написал на Озолиньша рапорт в политуправление и в редакцию газеты «Красная звезда». В результате проверки выяснилось, что Озолиньш замешан в каких-то денежных махинациях. Запахло статьей. Прапорщика мигом убрали из АПиПа. Вадика, кстати, тоже сослали в родную часть.

Но это оказался промысел Божий. Вадик дослуживал где-то рядом с городом. К тому же до дембеля оставалось всего ничего, и его уже поздно было к чему-то приспосабливать. Так что он провел там не худшее время. А как только пришел приказ о демобилизации, его уволили первым — с глаз долой. Вадик оказался на гражданке раньше нас.

Через несколько лет один парень из нашего призыва случайно оказался в той самой лужской части, куда вернули Озолиньша. Мартин Эриксович искренне обрадовался встрече и торжественно сообщил:

— Спасибо Дубровицкому, он сделал мне хорошее дело. Я теперь не прапорщик.

— А кто? — поинтересовался бывший боец.

— Я теперь — старший прапорщик!

Озолиньш действительно был благодарен судьбе. Он вернулся к обычной службе, к привычной жизни, когда можно рвануть на мотоцикле «Иж» на рыбалку или в лес за грибами и ягодами с водочкой и обильной закусочкой.

Когда не было Озолиньша, срочниками командовал старшина Виктор Владимирович Мусатов. Простой деревенский мужичок, бывший кровельщик, остался на сверхсрочную и всю жизнь пел в хоре тенором.

В засаленной шинели и засаленной шапке, маленький, юркий, с острым носом, где часто повисала капля пота. Он был полной противоположностью прапорщика не только внешне. Несмотря на странности и усиленные попытки Виктора Владимировича казаться строгим, его никто не боялся. За доброту и высокий голос его прозвали Старшинка.

У Мусатова была своя страсть — к чтению. Как только выдавалась свободная минута, он тут же хватал книгу. Виктор Владимирович с упоением читал все подряд. Однажды мы поехали с концертом в Выборг, по дороге автобус сломался. Старшинка тут же нашел у кого-то «Американскую трагедию» Теодора Драйзера, уселся на капот и раскрыл книгу. Через час, еще не успели отремонтировать машину он возвратил роман.

— Вы что, уже все прочли?

— А че такого?

— Книга-то большая.

— А я, где про любовь и природу, пропускаю.

Хотя мы с Фомой имели свои коечки — он наверху, я внизу, — но за полтора года спали на них общим счетом не больше пятидесяти ночей. Если не считать командировок, на ночь нас обычно отпускали домой. К девяти утра на Загородный проспект, 46 стекались шинели с музыкантскими лычками. Я добирался до ансамбля на общественном транспорте, как большинство не только срочников, но и вольнонаемных.

Солдат Тима Штоколов приезжал на службу, петь в хоре, в папиной «Волге», не забывая заправлять ее дармовым бензином из армейского автобуса. Тимофей попал в ансамбль после института культуры по спец-набору на три месяца раньше нас. Когда мы прибыли, ритуал уже был отработан. Позже на «Жигулях» стал приезжать на службу Вася Соловьев.

Вася появился у нас последним. Мы уже пообтерлись в ансамбле, когда прошел слух, что из Краснознаменного ансамбля песни и пляски имени Бориса Александрова к нам должны перевести внука Василия Соловьева-Седова. Как-то, вернувшись после дневного концерта, мы услышали, что в хоровом классе кто-то довольно скверно играет и поет песню Соловьева-Седова «Над заставами ленинградскими вновь бушует соловьиная весна».

Антоша Гетман пошел посмотреть и, вернувшись, прокомментировал:

— Ну, пиздец, приехал придурок, сидит один и играет дедушкины песни.

Вслед за Антоном появился Вася с шевелюрой до плеч:

— А что вы такие стриженые?

— Так — армия, — поспешил оправдаться кто-то из наших.

— Я тоже служу, — резонно возразил Вася, взмахнув кудрями.

Впрочем, скоро выяснилось, что он славный парень. Мы дружим уже много лет.

Несмотря на родословную, Вася исполнительским мастерством не обладал. Его определили младшим администратором под начало Лещевского. По сути, эту должность просто придумали для внука великого Соловьева-Седого. В основном Вася исполнял обязанности мальчика на побегушках.

То и дело слышался озабоченный голос Ивана Андреевича:

— Где моя Вася?

Вася чаще был в городе, чем в ансамбле, поэтому ходил в гражданском и ездил на своей машине. В командировках с нами он бывал очень редко.

Как-то мы мерзли в своих шинелях на Московском вокзале в ожидании поезда, когда на перроне в дубленке и с дипломатом появился Соловьев.

— Вася, в Архангельске аккредитивы не принимают, — мрачно пошутил окоченевший Фоменко.

Антон Гетман тоже не пел и не плясал. Выпускник экономического факультета ЛГИТМиКа в АПиПе нес службу в костюмерной. Антоша лично участвовал в выборе нашего обмундирования. Привилегии служащего в ансамбле были еще и в том, что экипировку можно было выбрать любую. Теперь у нас не было повседневной солдатской формы, только парадная. Фома на это дело забил, взял волосяную солдатскую