Леоиндов Леонидович - Я оглянулся посмотреть

Концертную бригаду эксплуатировали по полной. Иногда в неделю приходилось давать по десять концертов, у нас уже рябило в глазах от однообразия. Территории с одинаково выкрашенными кирпичами и плакатами, одинаковые красные уголки с войсковым знаменем и бюстом Ленина. Разнообразие вносили только времена года.

Однажды в отдаленной части мы неожиданно обнаружили аптеку с богатым ассортиментом. На самом видном месте в витрине красовались презервативы.

Непривычное изделие № 2, посыпанное тальком по 4 копейки штука, а подобное западным, обработанное силиконом, к тому же со штампом «проверено электроникой». Вся наша концертная бригада тут же выстроилась к окошечку.

Девушка-провизор была не готова к такому наплыву покупателей, тем более к такому интересу к одному наименованию.

— Вам тоже изделие? — интересовалась она, краснея все больше и больше.

Осчастливленные покупкой, мы отправились загорать на стадион. Туда же пришла группа детского сада с молодой воспитательницей. Фома не утерпел:

— Пойду, познакомлюсь.

— Накинь что-нибудь, — посоветовал кто-то вслед.

— Накинь «проверено электроникой», — уточнил другой.

Тихие армейские радости.

Обычно, приезжая в часть, мы едва успевали осмотреться и начинали выступление. После концерта нам предоставляли помещение и забывали о нас. Тогда мы могли расслабиться, приготовить еду и спокойно поесть. Иногда нам выдавали талоны на питание, но чаще — сухой паек или смешные суточные, — поэтому мы запасались консервами «Завтрак туриста», «Цыпленок с овощами», кашей в брикетах, картофельным пюре в порошке.

При любой возможности мы с Фомой писали песни.

«Арина-балерина» родилась в летной части под Череповцом. Нас поселили в казарму, где в окнах не было стекол, их заткнули матрацами, но все равно было очень холодно, на улице — минус двадцать. В туалете стоял влажный холодный пар. Лампочка, как азбука Морзе, то гасла, то вновь загоралась.

Нам выдали по два матраца, но это не спасало. Кто-то спал в шинели. А мы с Фомой писали песню. К рассвету текст был готов:

Когда луна наденет свой ночной колпак, Когда внезапно я пойму, что все не так, Когда растает дым последних сигарет, Когда в карманах денег нет, Когда плевать на этикет,

А под Архангельском сочинили:

Пусть нас ждут холода, Огонь и вода, Мы живы порой Надеждой одной.

Что, если беда,

То легче, когда

Ты рядом со мной, я рядом с тобой.

Как будто пустяк,

Но пусть будет так всегда.

Мы жили бок о бок, поэтому остальные ребята тоже были при деле, помогали, чем могли.

После слов «я рядом с тобой» просились еще какие-то слова, но нас заклинило. Промучившись с Фомой какое-то время, мы бросили клич в народ. Была уже ночь. С Васькой и Колей мы бродили вокруг казармы, повторяя незаконченную строку, в поисках рифмы для слова «так». И вдруг одновременно сказали:

— Как будто пустяк.

И в это время к нам бежит Антоша Гетман и тоже кричит:

— Пустяк!

Так что про армейское братство я знаю не понаслышке. Вася Соловьев запирал нас в казарме, создавая условия для творчества.

Ребята предложили помочь, когда мы записывали в Доме радио «Последний час декабря». Олешев сделал аранжировку, Клычков собрал скрипачей, и мы играли со струнным квартетом.

В общей казарме нас помещали редко, и правильно делали, тут могли быть жертвы. Как-то бригада выступала в ракетной части под Архангельском. Не помню, в котором часу после концерта мы пробрались в казарму, где спали солдаты, но помню, что я проснулся от нечеловечески громкого приказа:

— Рота, подъем!

Было шесть утра. Местные ребята тут же повскакивали и начали одеваться. Наши продолжали лежать.

— Рота, подъем! — звучит еще приказ.

Рота уже встала. А мы — не рота. Но, видно, офицера никто не предупредил.

Дальше все происходит по системе Станиславского. Событие меняется, и офицер сначала набирает признаки: одни встали, другие лежат, не подчинились приказу. Когда признаки собраны, по лицу видно, как происходит оценка события — недоумение сменяется раздражением. Происходит смена действия. Офицер включает на полную громкость радио, и его очередной ор заглушает мощное:

— Славься, Отечество наше свободное!

В ответ на это наш тишайший Вадик Рябов, из-за круглых очков прозванный агрономом, берет свою подушку и с такой яростью бросает ее в радиоприемник, что сбивает его с петель к чертовой матери вместе с гимном. На этот раз набор признаков и смена действия происходят мгновенно. Офицер в ужасе покидает казарму.

Тяготы службы нам скрашивали девочки из танцевального ансамбля, на одной из которых Коля впоследствии женился.

Предметом персонального обсуждения хорового коллектива была эрекция левого соска одной из солисток. Странным образом во время танца сосок возбуждался. Мы уже знали, на каком такте это произойдет, и каждый раз с замиранием сердца следили за этим таинством. За кулисами спрашивали:

— Ну, как там?

— Все в порядке, — успокаивали вернувшиеся со сцены.

Концерт прошел не зря.

Как-то ко мне подошел особист Кибальников и доверительно сообщил:

— Максим, в политуправление пришла бумага из Большого драматического театра за подписью Товстоногова с просьбой, когда выйдет приказ об увольнении, вас не задерживать. Вы нужны для спектакля «Рядовые».

Так Георгий Александрович избавил меня от лишних месяцев службы.

У солдат-срочников за несколько месяцев до окончания службы появляется одна забота — дембель должен вернуться домой при полном параде и не с пустыми руками.

О службе уже никто не думает, дембеля занимаются дембельским альбомом и дембельской парадкой.

Меня не послали в Афганистан, я не служил за полярным кругом, у нас не было бессмысленного тяжелого труда и дедовщины, но в армии я встретил самый грустный Новый год в своей жизни, который помню до сих пор.

Мне предложили в роли Деда Мороза поздравить всех вольнонаемных с наступающим Новым годом, пообещав отпустить меня 31 декабря домой. Я обрадовался, и вместе с Иркой, которая нарядилась Снегурочкой, мы объехали всех адресатов, поздравили и подарили подарки офицерам, а также их женам, детям, тещам и тестям.

Но меня никуда не отпустили, нас всех оставили в ансамбле. Веселиться не хотелось. В полночь я

уединился, выпил кефир, съел вареное яйцо и пошел спать.

Вот такой, блин, последний час декабря…

Но худа без добра не бывает. В армии я пережил и настоящие минуты счастья, правда причиной тому были самые обычные вещи. Дали выспаться — и ты уже весел, накормили досыта — и ты уже доволен. А когда и отоспался, и сыт, да еще не надо трястись в автобусе по бездорожью — это такое счастье!