Коллектив авторов - Седые дети войны: Воспоминания бывших узников фашистских концлагерей

Приближался 1942 год. На Рождество Христово приехали гестаповцы. Меня и еще четырех детей увезли в Бобруйск. Меня — как дочь старшего политрука, а ребят не знаю почему. Наверное, тоже, дети каких-то партийных работников. Привезли в Бобруйский лагерь военнопленных. Через несколько дней нас вместе со взрослыми погрузили в товарные вагоны и повезли в Польшу в концлагерь Майданек, недалеко от г. Люблин. Поместили в детский барак. Когда мы оказались на территории лагеря, мы, дети никак не могли понять, чем это так пахнет. Тогда взрослые сказали, что это запах сожженных людей. Вот тогда в нас поселился страх. Мы видели, как гнали людей на смерть. Гнали колонной в окружении солдат и собак. Люди упирались, и тогда в работу вступали собаки. Собаки делали свое дело. Я до сих пор ненавижу овчарок, хотя они не причастны к тем событиям.

Однажды к нам в барак пришли немцы в гестаповской форме и стали отбирать детей по признаку: светлые волосы, светлая кожа, светлые глаза, без физических недостатков. Проверили группу крови и тех, кто им подходил, повезли в Германию. Таких нас оказалось около 150 человек. Возраст был от 6 до 14 лет. Привезли нас в Заксенхаузен. Лагерь уничтожения. Ну, думаем, все. Здесь нам умирать. Поселили в отдельный барак, оградили нас от всех контактов и, как мы поняли, мы проходили здесь карантин. Кто ослабевал или заболевал, от нас его уводили. Мы уже знали, что он к нам больше не вернется. Количество детей значительно уменьшилось, но наши ряды здесь уже не пополняли из-за времени карантина.

Потом нам привезли цивильную одежду. Вместо полосатой нас одели в платья, кофты, костюмы. Волосы у нас отрасли и больше нас не стригли, как в Майданеке. Обули, одели и в крытых машинах повезли в Ретцов. При входе на территорию нашего будущего пребывания было написано «СС Хаймшулле». Нам сказали, что это наш детдом, где мы теперь будем жить. Кругом чистота, кровать на одного. Так как у нас некоторые отсеялись во время карантина в Заксенхаузене, к нам стали поступать новые дети. Детей привозили врачи, одетые в эсэсовские мундиры. Отбирали совершенно здоровых. Мы все вновь прошли медицинское обследование, множество анализов. Мы стали называть себя детдомовцами. У нас появились свои имена и фамилии. Что из себя представлял этот детдом? Длинное одноэтажное здание, огороженное не колючей проволокой, а культурным забором, через который мы просматривали всю округу. После концлагеря — рай.

Вот некоторые фамилии детей: Нина Голубева, Люся Голодная, Римма Изотова, Кира Колманович, Маня Кучерова, Юра Гусев, Коля Гаврилов, Эрик Шустер — самый маленький, по национальности еврей. Мы тщательно скрывали это от него, чтобы он не проговорился. Трехразовое питание. Скудное, но умереть от голода уже было нельзя. Мы не знали о своем предназначении до того, пока не стали нас по нескольку детей отвозить в военный госпиталь и брать кровь. Слово «донор» я услышала после войны. Тогда мы поняли, почему мы здесь и почему нас содержат в чистоте. Немцам нужна была не только детская кровь, но и от чистых детей. Обслуживали нас только в гестаповской форме мужчины и женщины. Нагайки у них всегда были при себе. Чуть малейшее непослушание — и через всю спину нагайкой. Кожа под платьем сразу слезала. Наказывали карцером. Это темная комната. Кушать не дают, только пить. Тогда мы по крохам собирали и передавали хлеб в карцер.

В одной из комнат висел портрет Гитлера, и кто-то нарисовал ему рога. Пришло все наше начальство. Нас построили и стали допытываться, кто это сделал. Никто не сознавался. Тогда немцы сказали, чтобы мы все стали на колени и просили прощения. Я почувствовала страшное унижение. Даже когда меня дома наказывали за проделки и ставили в угол, то на колени не ставили. Никому и в голову не могла прийти такая мысль, а тут принародно — все на колени! Я осталась стоять. Гестаповец приблизился ко мне, его глаза налились кровью и сквозь зубы он повторил, чтобы я стала на колени. Я продолжала стоять, опустив голову. Слезы застилали мне глаза, и я ничего не видела. Фашист стал меня гнуть, чтобы я стала на колени. Я на колени не становилась. Он зашел мне за спину и одновременно дернул меня за обе ноги. Я упала плашмя, но только не на колени. Он начал меня пинать ногами. Я вытянула руки вдоль туловища, чтобы фашист не сломал мои ребра. Удары все приходились на мои руки-плети. Ни стона, ни слова от меня они не услышали. Подняться я уже сама не могла, и меня отнесли в постель. Было трудно дышать, все тело, и особенно руки, болело. Черные синяки долго не сходили.

Несколько дней я пролежала в постели. После этого меня немцы никогда не били. Наверное, я в тот раз получила все сполна. Очевидно, мой поступок заставил их уважать меня.

Свой хлеб мы отрабатывали на расчистках развалин. Закапывали воронки от бомб, подметали улицы. Вязали из шерсти носки. Привозили шерсть с оккупированных территорий, надо было ее очистить от грязи и растеребить. В комнате, в которой мы работали, стояла пыль до потолка. И в этой пыли работали целыми днями. Всякий раз сердце уходило в пятки, если попадалась куча грязная. Это означало, что ты не выполнишь план. Маленьким старались помогать. За невыполнение плана — пять нагаек. Отдавали нас бауэрам на работы по сельскому хозяйству.

Приезжали к нам высокопоставленные особы. С какой целью, нам было неизвестно. Нас выстраивали, и мы называли свои фамилии. Фамилия женского рода теряла свое окончание. Если забыла и сказала с окончанием, следовало замечание: «Не слышу», и ты повторяешь свою фамилию на немецкий лад. Так моя фамилия звучала — Руденкофф, вместо Руденкова.

Разговаривать на русском языке запрещалось. Нас обучали немецкому языку и арифметике. Кто был маленьким, тот совсем забыл родной язык. Шло спланированное онемечивание наших детей.

Как-то приехали немцы и отобрали самых маленьких детей, которые забыли свои имена и русский язык. Нам сказали, что их увозят в немецкий детский дом, в котором они вырастут настоящими арийцами, и если мы будем послушными, и нас когда-нибудь туда отвезут. Когда малышей увозили, мы все плакали и они тоже. Ведь мы были одна семья. Малышей старшие никогда не обижали. Порой подставляли под удары свои плечи за них.

Наши малыши! Как сложилась ваша судьба? Ведь вы потеряли не только Родину, родителей, но и свое имя и фамилию. Свою национальность. Когда вас увозили, вы уже тогда носили немецкие имена. Что может быть тяжелее? Ни Родины, ни родных, ни имени своего. Этому преступлению нет названия, нет прощения.

Чем больше несли потери немцы на фронтах, тем жестче они относились к нам. По их настроению мы догадывались, что на фронте дела идут плохо. Нас чаще стали возить в госпиталь на сдачу крови. Многие перестали возвращаться. Мы догадывались, что их увозили прямо из госпиталя в концлагеря. Нас становилось все меньше и меньше.