Коллектив авторов - Седые дети войны: Воспоминания бывших узников фашистских концлагерей

После очередного забора крови я чувствовала себя слабо, и ко мне подошла фройляйн Ирена фон Беттыхер и попросила дать кровь ее родственнику. «Фон» у немцев, как у нас князь или барон. Знаменитые фамилии. Отказываться было бесполезно. Принудительно отвезут — и потом в концлагерь на уничтожение. В госпитале положили на прямое переливание с «фоном». Привезли меня после переливания прямо в постель. Силы долго восстанавливались. Только один этот «фон» оказался благодарным и передавал нам продукты со своим денщиком.

В апреле 1945 года мы проснулись, а в доме тишина. Никакой охраны. В кабинетах разбросаны бумаги, везде какие-то документы. Сейфы открыты и пусты. Немцы старались скрыть следы своего преступления и, по всей вероятности, вывезли архивы. Все, что было связано с нами, они или уничтожили, или увезли. Скорее всего, второе. Может, наши архивы когда-нибудь отыщутся и прольют свет на их преступления против нас, детей Ретцовского детдома. Мы целый день слонялись по территории нашего дома. Заглядывали через изгородь. Городишко как вымер. Голодными легли спать, а утром увидели: по дороге едут машины с нашими воинами. Мы бросились им навстречу. Они никак не могли понять, почему нас здесь содержали. Когда выяснили — их охватил ужас. Такое могли придумать только фашисты. Дети — доноры!

Первым долгом они нас накормили. Следили, чтобы мы не переели. Сержант Цейтлин Наум Ефимович стал нас переписывать. Эти списки у него хранятся до сих пор. Из 150 детей на момент освобождения осталось — 26. В 1984 году — 4, а сейчас двое. Кира Калманович, в Минске живет, и я.

Цейтлин Н. Е. всю войну вел записи своего 795-го артиллерийского полка, 82-ой Ярцевской дивизии. Он знал, где кто погиб и где похоронен. Долгие годы он был заместителем председателя нашей дивизии Совета ветеранов. Вел картотеку и архив 82-ой дивизии. Спустя много лет после ВОВ к нему по-прежнему обращаются люди. Дети и внуки ищут своих отцов и дедов. Хочется низко поклониться ему за память, за такой труд, за то, что он пронес через всю войну в своих записях о славных воинах 795-го артиллерийского полка. Он разыскивал детей Ретцовского донорского детдома. Он и сейчас, несмотря на тяжелую болезнь, остается нужным ветеранам и самым уважаемым в нашей дивизии.

Почему я называю нашей? Потому что спустя несколько часов пребывания воинской части в Ретцове раздалась команда: «По машинам». Перед дивизией стояла задача на максимальной скорости преследовать отступавшие к Эльбе фашистские части, не дать им уйти. В одной из машин, в кабине, рядом с капитаном Никитиным сидела я с маленьким узелком. Я уезжала навсегда из фашистского детского дома. Все дети провожали нас. Так я стала дочерью 795-го артиллерийского полка 82-й Краснознаменной орденов Суворова и Кутузова дивизии.

В свободное время Цейтлин Н. Е. учил меня русскому языку и математике, чтобы я, приехав на Родину, пошла не в первый класс. Я исправно выполняла поручения командования. Быстро освоила коммутатор. Служила переводчиком. Вскоре Цейтлина перевели в корпус и со мной стал заниматься Никитин Федор Порфирьевич — капитан, замначальника штаба. Он меня хотел после войны удочерить, если я не найду своих родителей.

Не знаю, как описать День Победы. Все обнимались, целовались, стреляли изо всех видов оружия вверх, плакали от радости. Рейхстаг изрешеченный, разбитый. На рейхстаге развевается наше Красное Знамя. Это надо было видеть. В груди была такая гордость за нашу страну, за наших солдат и офицеров! Эта Победа поистине была победой нашего Великого народа. Ее нельзя преуменьшить. Никакие союзники не отберут этой нашей Победы. Она наша. Наш народ ее завоевал. Каждый старался оставить на рейхстаге свой автограф. Воины написали на рейхстаге: «Мы сюда пришли, чтобы вы к нам больше не пришли» и мы расписались.

После Победы мне приходилось спускаться в бомбоубежище, чтобы объяснить населению, что война окончена и они могут расходиться по домам, а военные пусть сдаются в плен. Вот когда мне пригодился немецкий язык, которому нас обучали в этом детском доме.

Берлин лежал в руинах. Возле солдатских кухонь немцы выстраивались за гороховым наваристым супом. Я невольно сравнивала его с той баландой, которую нам давали в концлагерях. С улыбкой, заискивая перед солдатом, который наливал им суп, они кланялись и говорили «данке шен» — большое спасибо. Спустя много лет я поняла, что судьбу решает не народ, а правительство. Им давали булку хлеба ржаного на двоих. Бывало, стоишь и смотришь за раздачей пищи, а перед глазами совсем другая очередь — очередь дистрофиков-концлагерников. От этого видения бежал бы, не зная куда. Охватывала такая ярость, что от бессилия бежали слезы. А оскорблять и тем более ударить командование строго-настрого запрещало.

Для сравнения — в 1942 году вышел Указ Совнаркома от 24 октября — продовольственная норма для военнопленного немца была: хлеб ржаной — 600 г, овощи — 500 г, мясо и жиры — 93 г, крупа — 80 г. Суточная норма. Поистине гуманный наш народ. Мы же получали хлеб с древесными опилками и добавлением костной муки, что сказалось на нашем здоровье. И сейчас в полной мере идет расплата здоровьем, многие расплатились, преждевременно уйдя в мир иной.

Жизнь в Германии восстанавливалась. Надо было, чтобы заработали заводы, фабрики, хлебопекарни, прачечные и разные предприятия. Переводчиков не хватало. И кто мало-мальски владел немецким языком, были задействованы. Меня постоянно брали на переговоры. Одни привозят, другие увозят. Надо было отрабатывать свой хлеб. А как хотелось домой, к родным.

Время шло, и мне надо было возвращаться на Родину и готовиться идти в школу, в нашу советскую школу. Я уже бегло читала и хорошо писала. Ведь за четыре года войны я должна была бы окончить четыре класса. Подготовлена я была во второй класс. В последних числах августа в сопровождении офицера меня отправляли на Родину. Солдаты мне уложили вещей два чемодана, чтобы я на первых порах не нуждалась в одежде, но недобросовестные люди, где мне приходилось ночевать, вытаскивали вещи. Пока я разыскала родственников, у меня остался один чемодан.

Я уезжала из Берлина в новую — старую жизнь с единственным документом, в котором было написано: «Справка дана Руденковой Людмиле Ивановне, в том, что она была вывезена немцами в Германию. С приходом Красной Армии взята в часть и сейчас направляется на Родину». На обратной стороне от руки приписка: «Отделу Народного образования. Прошу оказать соответствующую помощь и дать направление. Подпись: Капитан Никитин Ф. П.»

Ехала я на Родину с надеждой, что встречусь с родными: папой, мамой, братьями, бабушкой. Бабушку я отыскала в Гомеле, мама с братьями ютилась у сестры в Ессентуках. Папа без вести пропал. Послали маме телеграмму: что со мной делать? Она ответила: «Если бы Ваня был жив, я бы Люду взяла». И только тогда мои родственники сказали, что она мне не родная. Так я второй раз стала сиротой. Мне ничего не оставалось, как уйти в Гомельский детдом № 1. У тети была большая семья, и я не захотела у нее остаться.