Коллектив авторов - Седые дети войны: Воспоминания бывших узников фашистских концлагерей

Помнятся хорошо колодки деревянные, от которых вечно болели ноги, ремни натирали кожу. На фабрике с нами работали поляки, французы, итальянцы, но они жили в других условиях, нежели русские. Позднее привезли к нам западных белорусов и украинцев.

И вот прожили мы несколько месяцев, страдая от голода, работая в ночную смену когда от голода сжимается желудок, принося невероятные боли, а глаза сами закрывались. Перед глазами был станок и аппарат для обтачивания сверла. Сколько за смену я должна была обточить без брака! За брак наказывали. Но нужно беспрерывно вращать аппарат, а в глаза летели искры, стружка металлическая. Этого не опишешь, да и понять трудно, как мы могли это все вынести.

А сверху начались бомбежки. Американцы бомбили и днем, и ночью, эскадрилья за эскадрильей. Наш городишко находился в Альпах, кругом горы, а мы в долине. Бывало, столько самолетов летит, что солнечный свет мерк, становилось сумрачно. И вот они, когда летели назад, сбрасывали каждый по одной бомбе на селение. За ночь все покрыто серебряными лентами (фольгой). Часто бомбы не взрывались. Эти места обвешивали лентами красными.

Конечно, если бы немецкое население не находилось рядом, наверно, для русских этого не делали бы. А бомбежки были страшные. Территория лагеря большая, так как фабрика находилась на лагерной территории, и были окопы, где немцы дежурили и подавали сигналы тревоги: сначала «фольарм», а потом «рихтихалярм».

Я находилась в бараке, когда объявили тревогу, и сразу началась бомбежка. Видно, они все время метили в фабрику. Бомбы ложились совсем рядом. Я, обезумев от страха, бросилась бежать прямо на взрывы. Еще бы несколько минут... Но тут из окопа, где находилась охрана, выскочил немец и схватил меня, бросив в окоп. Кто он, я не знаю, но он, жертвуя собою, спас меня. Я всегда вспоминаю о нем, его, конечно, в живых нет, он тогда был уже пожилой.

Так что, немцы тоже люди разные, как среди всех народов.

Бомбежки нам не давали покоя, каждый день эскадры летели. Помню, как за один день разбомбили г. Дрезден. Фабрика не работала, все были в Альпах. А через день потянулись из Дрездена беженцы, немцы начали понимать, что такое война. Опять нам доставалось: расчищали руины. Один день нас выгнали на расчистку (это уже когда открылся второй фронт), и вдруг стало клокотать, рваться беспрерывно. Мы сидели в подвале немецкого дома. Ближе к концу войны немецкое отношение изменилось: они нас впускали и в бомбоубежище, что раньше не делали. И вот разрывы продолжались. Уже дело к вечеру, а мы голодные целый день. Решили пойти посмотреть, потому что думали, фронт приближается (американцы). Оказалось, что самолеты бомбили и попали на станции в эшелон со снарядами. А рядом был эшелон и в вагонах консервы. Все горит, рвется, а мы в этот ад за горелыми консервами.

В нашем городе якобы находился штаб Власова РО, точно не знаю. И госпиталь власовцев был. Мы туда, русские, ходили к русским. Но это было уже перед концом войны, перед приходом американских войск (Марокко).

Когда нас привезли в лагерь, нам показывали фильм один. Помню, про Катынский лес под Смоленском, о раскопках погребенных польских офицеров, которых расстреляло МВД наше. Я еще помню разговор до войны, кажется, в последнюю зиму, как говорили у нас дома о Катыни. Не знаю, почему мне запомнился тогда этот разговор. А фильм помню: разрытые рвы, скелеты и вокруг раскопанных рвов ходили священники и дымили кадилами.

Не забыть бомбежку 23 февраля 1942 года. Такого страха, ужаса не дай Бог пережить еще. Бомбили, поливали из пулеметов беспрерывно. Мы бежали в панике кто куда, а сверху — огненное море. Да, у американцев бомб хватало. Куда мы только ни прятались, даже в дупла деревьев, благо там в Альпах буки очень огромные. За месяц или больше до прихода союзников фабрика остановилась и нас перестали кормить. И вот только уже в Германии мы пошли просить милостыню. У немцев городских не очень что было: карточная система. Приходилось ходить в окрестности города у бауэров просить. Хорошо давали цыгане, они там живут оседло. Но русских лагерей в городе было три, народу много. Так что если бы не приход американцев, мы бы поумирали с голоду.

Когда нас освободили в апреле месяце, мы получили свободу и, конечно, увидели, что немцы — это труженики. Ни одного кусочка земли у них не зарастало травами, везде цветы, клумбы, чистота и порядок. Но мне еще было 16 лет. Бывало, выйдешь из лагеря, глянешь кругом на ту красоту и так больно станет, и так хочется увидеть наши сожженные деревни и наши русские березы. И слезы застилают глаза, и не надо ничего: ни той шикарной жизни, которую нам устроили американцы, ни их посылок, которые они нам раздаривали.

После освобождения мне нужна была моя Родина, также и моей семье. Ведь нас скрывали от наших, не допускали до нас, откармливали и агитировали, чтобы мы остались у них. Многие оставались, уезжая в Америку. Но наши ужасы с освобождением не закончились. Нас освободили из Марокко, черные. Помню, как выезжали их танки и мы не знали, что делать от радости. А потом они заставляли русских девчат прятаться. Ночью ворвутся в лагерь — вплоть до изнасилования. И ничьи женщины им не нужны были, кроме русских. Но главное было в том, что войска СС немцев скрывались в горах, в скалах. Там были приспособленные тоннели (за этими горами был военный городок Эссен). И ночью они нападали на русские лагеря, вырезали русских кинжалами.

Потом марокканцев французское правительство убрало после скандалов. А наши парни стали охранять лагерь. В Эбингене на центральной площади стояла какая-то церковь и башня высокая. В ней находились наши пленные. Они к нам перешли после освобождения и охраняли лагерь. Мы ведь числились под номерами и были нашивки ОСТ — OST. Мой номер 302, мамин 300, двоюродной сестры 301. И мы были не люди, а вещи, с которыми не считались. В бараках — двухъярусные нары и клопов тысячи, но чистоту немцы требовали, санобработке мы подвергались, отбор больных производился и их уводили понятно куда.

Но в августе месяце появились наши представители, началось оформление. К концу августа нас погрузили в товарные вагоны, и ехали мы по еще дымящимся городам Германии через Богемию (где рос Гитлер), Австрию. Вдоволь насмотрелись на замки в Альпах. Город Эбинген, находился на границе Швейцарии и Франции.

В Австрии нас посадили на немецкие машины, повезли через Вену, Будапешт, потом Венгрия, город Шапрон (через Карпаты ехали, ночевали в горах около г. Брно).

В Шапроне нас распределили по квартирам к мадьярам. Ох, они нас ненавидели. На ночь мы всю мебель к дверям подвигали. Они вырезали русских, но наш хозяин будто ничего был. В Шапроне был фильтрационный лагерь. Там, на площади, где нас высаживали из машин и отделяли мужчин от женщин, творилось страшное под звуки духового оркестра на мотив «Прощание славянки». Все знали, куда отделяют мужчин — в лагеря своей Родины. Рыдания, крики тысячи людей.