Коллектив авторов - Седые дети войны: Воспоминания бывших узников фашистских концлагерей

Мою раненую мать и меня вывезла на санках бабушка. В эти страшные январские дни 1942 года наша семья была растеряна, и до 1944 года не знали две матери о потерянных детях: двух детях бабушки и сыне моей матери.

Под прицелом автоматов и под лай собак у нас, голодных, после тяжелых ранений, полуразутых и полураздетых, начался наш плен. Никто не знал, почему нас перегоняли из деревни в деревню по Хвастовичскому району, содержали в сараях, в холодных полуразбитых домах, на совсем открытых площадках, выгоняли на массовые казни партизан и их семей. Я назову одну фамилию партизанской семьи (они родом из Хвастовичей) — Короткины. Их казнили через повешение и расстрел, после страшных пыток.

Эти очень тяжелые дни мы пережили рядом вместе с жителями деревень Хвастовичского района: Берестна, Колядясцы, Меховая, Барановка, Воткино, Подбужье, Фролово. В одной из деревень умерла моя сестра Валентина (не могу точно назвать деревню). Из этой деревни были взяты молодые женщины и девушки для отправки в Германию. Двух моих родственниц, сестер моего отца, Марию и Софью Архиповых, загнали немцы с полицаями в крытую машину и вместе с другими жителями увезли.

Следующий этап: Березовский разъезд и станция Судимир, товарный вагон - нас везли в неизвестность. На первой остановке в щель можно было прочитать: «Станция Почеп», после которой вскоре нас высадили из вагона и заключили в лагерь, обнесенный колючей проволокой, где содержались, кроме населения, и военнопленные. Моя мать не могла назвать этот лагерь точно. Уже совсем немощная, тяжело больная, обездвиженная, но могла с трудом еще говорить в 1990 г., рассказала о зверствах в лагере. С нами была семья Беляевых. У Марии третий, младшенький, был на руках, ребенок плакал. Охранник вырвал ребенка и бросил, мать побежала взять сына, за это ее били розгами, ее платье было иссечено и прилипло, пропитанное кровью, к телу. (После возвращения из плена недолго жила тетя Маруся, умерла раньше всех своих сверстниц, умер и ее сын.)

Были мы в этом лагере недолго, 2—3 недели, потом опять в товарняк, и повезли нас в г. Лида, там нас содержали в разбитых бараках, на оставшейся штукатурке на стенах было много следов крови, надписей кровью, окровавленных тряпок, бумаг, бинтов... Потом опять товарный вагон — и в г. Белосток — следующий лагерь. На открытом месте, за проволокой, в длинной очереди дали воды и еду-баланду, несколько дней под кровом небесным нас охраняли.

Я помню (летом 1943 г. мне было 5 лет), это было в г. Белостоке. Огромную массу людей стали формировать в очередь по ходу высокой кирпичной стены, поросшей зеленью. За стеной высились трубы, испускающие дым. Люди наслышаны были о сжигании заживо и решили, что эта очередь с тем же назначением. До сих пор у меня свежо и страшно это воспоминание: слезы, плач, прощальные объятия, несчастная очередь произносила одно слово «салотопка», «нас в салотопку». Больше нигде я это слово-синоним крематория, не слышала. Но «салотопка» оказалась санпропускником. На нас побрызгали из душевых установок холодной вонючей жидкостью, а взрослым еще обрабатывали подмышки и гениталии из спринцовок.

Потом опять вагон-товарняк. Несколько дней держали забитыми. Люди не знали, где мы, куда везут, но предполагали уничтожение или лагерь. На одной остановке открыли дверь и поставили ведро воды.

Измученные жаждой, начали обсуждать, как разделить на всех эту спасительную воду, но... дернул состав, ведро повалилось и стали мочить тряпки в разлившейся воде и обсасывать из тряпок воду.

Следующий этап — лагерь Алитус в Литве. Барак с нарами, соломенная труха на полу. Бабушку и мать вместе с другими пленными угоняли на работу, были случая, когда уже в барак не возвращались. Это было самой страшной мыслью.

Я помню: рано утром в туалетной яме обнаружили женское тело, не знали пленные узники, сама ли она от немощи упала или ее туда бросили. Весь барак со страхом обсуждал случившееся, при попытке достать тело узники были избиты и увезены в неизвестность.

Из узников отбирали детей и подростков светловолосых и светлоглазых для донорских целей. Наша односельчанка, Анна Беляева, работала в лагере на водокачке. Она прятала двух своих дочерей и мою тетю Шуру в заброшенном колодце, но свою дочь, Евгению 1927 г.р., не уберегла. Однажды немцы забрали ее, она свой путь узницы закончила в Германии, испытав все ужасы плена.

Из лагеря Алитус поздней осенью в числе других узников нас пешей колонной сначала, а потом на машинах доставили в рабочий лагерь, населенный пункт Козлишкис Рокишского уезда Литвы. Этот лагерь контролировался военно-полевой жандармерией, говорили, что из Рокишкис. С нами в лагере было несколько военнопленных мужчин, семья из трех человек из г. Жиздры, семья из Новгорода и несколько семей из моего родного села. В семье моих односельчан Лобочевых родилась девочка Лида, о ее судьбе я ничего не знаю, а ее родители и брат давно умерли.

Барак, в котором мы разместились, был летний, на чердаке этого барака совсем под одной кровлей тоже зимовали наши люди (наверное, спас от холода теплый прибалтийский климат). Под зорким глазом барина Казимира (говорили, что он был поляк) и его помощника Альберта все пленные работали с утра до темноты на фермах, полях и по обслуживанию спирт-завода, на наружных работах. Мою тетю Шуру и Зою Реброву наш барин выменял на породистых индюков, и весной 1944 года отдал неизвестно куда и неизвестно, на сколько. Каждый день я видела слезы двух матерей о потерянных детях, но через полтора месяца Зоя и Шура пришли назад.

Я помню: лето, жаркий день, год 1944-й. Два немца взяли меня, посадили с собой рядом на лавку и заставили пить вино, мать была напротив на некотором расстоянии. Я боялась пить, они меня постучали пистолетом по голове, а на попытку мамы приблизиться с мольбой отдать единственного ребенка делали выстрел или угрожали ей, при этом не смеялись, а ржали, развлекаясь. Я, боясь, что убьют маму, сказала ей: «Мама, не плачь, я не умру, это не очень горько». Мама не один раз рассказывала, как они насильно в меня вливали вино и, когда я уже перестала глотать, они меня поставили на ноги, я упала, а они пошли и громко хохотали. Я была несколько часов без памяти, потом была рвота, бред, не надеялись, что выживу, понятно, что это была алкогольная кома в мои неполные шесть лет. Вот так играли с детьми немецкие солдаты. Зимой наши пленные были обуты в колодки (деревянная обувь), а мы, дети, всю зиму не выходили из бараков. Нам нечего было ни обуть, ни одеть.

Среди узников были четверо мальчиков и я одна девочка, мы все почти одного возраста. По весне 1944 г. кто-то из мальчиков отломил цветущую веточку от яблони, барин эту веточку увидел. Утром барин прошел в барак и спящих мальчиков бил головой об пол. Меня спрятала родившая женщина под свою дочку. Все мальчики давно умерли. Вася Кирюшин перенес после травмы менингит, оглох, Алик из Жиздры тоже имел инвалидность по последствиям черепно-мозговой травмы.