Коллектив авторов - Седые дети войны: Воспоминания бывших узников фашистских концлагерей

Уже глубокой осенью работоспособных узников (в их число попала и семья Тюниных) повезли эшелоном через Польшу в Германию. Долгий изнурительный путь в грохочущем, продуваемом товарняке прерывался короткими остановками в перевалочных лагерях. Вера Михайловна помнит себя в тот отрезок времени постоянно голой и лысой. Их отправляли в душевые, где, к счастью, шла действительно вода, а не газ. Потом мокрыми выгоняли прямо под открытое небо — сохнуть. И грязные вагоны везли узников дальше, в полную неопределенность.

Дорожные мытарства закончились в концлагере Бунслау по ту сторону Эльбы. Поначалу их здесь просто держали, потом стали раздавать местным помещикам и бауэрам, которые сами отбирали себе обещанных фюрером рабов, как на рынке. Тюниных присмотрели для крупного помещика, владельца обширных угодьев под Шильдовом. В поместье уже работало немало военнопленных французов, итальянцев, сербов, угнанных поляков. Отца Тюнины не видели с самой Литвы. Здесь его снова поселили отдельно, в корпусе для военнопленных, определив на хозяйскую конюшню, в которой ему чаще всего и приходилось ночевать. Женщины и дети занимались огородами, собирали камни, чистили леса. Порядок в поместье был образцовый, благо дармовой рабочей силы хватало. Поляки, помнится Вере Михайловне, жили в более-менее нормальном доме, им же, русским, достался курятник. Он и стал их жильем до конца войны. И все же это не был концлагерь. Во-первых, им оставили жизнь, а во-вторых, кормили мелкой картошкой «в мундирах», сывороткой, давали немного муки. Запомнился скромный дар простого немца-труженика, на зимней дороге в поместье отдавшего русским детям свой бутерброд со «шмальцем», перетопленным свиным жиром. Вера Михайловна до сих пор любит это нехитрое лакомство.

С утра до вечера раздавался в поместье стук деревянных башмаков. Под холодным взглядом надзирателя с плетью и лай откормленных собак тянулась череда дней, недель, месяцев. Взрослые работали не разгибаясь. Детей, если вдруг не находилось дела для их слабых рук, запирали в курятнике, откуда они не могли выйти даже по нужде. Да и сами не стремились за пределы своего «жилища». На улице их безжалостно травили немецкие дети. Странное дело польских не трогали, а русским доставались и побои, и издевательства. А потому, пользуясь редкой передышкой, наши ребята просто забивались по углам, вздрагивая от любого резкого звука. Играть и в голову не приходил, да они игр-то и не помнили.

Мимо усадьбы иногда водили колонны военнопленных. Ослабевших волокли на подворье и расстреливали на глазах у всех. Раб должен знать свое место.

Освободили их американцы. Накануне население деревни, а с ним военнопленные и польские работники, опасаясь, что первыми придут все же русские, ушли все до единого на запад. В опустевшей усадьбе наступила мертвая тишина. И Вера вдруг поняла, что она ребенок и что они, русские, не побеждены.

Внезапно осмелев, разыскала самокат, принадлежавший хозяйским детям. Ох и накаталась! Так и запечатлелся тот день в ее памяти радостью неожиданно осознанной свободы и усталостью не от работы, а от простой детской игры.

Не прошло и двух суток, как все население вернулось. Бояться было нечего, американцы явно успевали. Дома, имущество, хозяйство — все оказалось цело, русские пленники ничего не тронули. Еще через несколько дней в распахнувшуюся дверь курятника заглянул, пожевывая жвачку, солдат в незнакомой форме...

Их освободили, но отправлять к своим не собирались, потому, совершив единственную кражу — лошади с повозкой, собрав узелки, они тихо, ночью сами двинулись на восток. Неделю ждали у Эльбы, пока наведут понтонный мост, и поехали дальше. Добрались до Кенигсберга на советский фильтрационный пункт. Теперь уже свои присматривались к бывшим узникам, как к чужим, дотошно выясняя обстоятельства пленения. Дело продвигалось медленно. Они прожили в Кенигсберге все лето и осень. Дети были истощены до дистрофичности. Вере удалось дважды поесть за столом для малышей, не возбуждая никаких подозрений у обслуживающего персонала. С большим трудом начали осваивать азбуку.

Тюнины жили мечтой о возвращении в родную Жиздру, хотя знали, что их там никто и ничто не ждет. Семейное гнездо выгорело дотла.

Только в ноябре 45-го они добрались «домой». Ни крова, ни еды, ни одежды. Силы пожилых родителей подорваны, девочки слишком малы и ослаблены. Кое-как устроились в землянке. Жиздринцы, вернувшиеся раньше, успели обустроиться немного лучше, но в целом в городке царила голодная бедность. Тюнины и вовсе оказались в нищете. Пришлось побираться.

Хотя в плену побывала большая часть жителей Жиздры, никаких разговоров на эту тему не велось. Время было такое. Сестру Валю и позже вызывали «в органы», все допытывались, почему не убежали, а стали предателями. Предатели... Двое пожилых людей с девочками шести и восьми лет на руках. Чей воспаленный мозг додумался до такого?

Клеймо подозрения искалечило судьбы миллионов страдальцев и даже их детей. А жизнь и без того подбрасывала им все новые испытания.

В 47-м скоропостижно скончался отец, успев построить хату-времянку, крытую соломой. Ни радио, ни света, одна коптилка. В дожди вода лилась сверху ручьями. Мама, неграмотная, с детства жившая по людям в няньках, одна прокормить девочек не могла, им пришлось зарабатывать самим — мытьем полов, предпраздничными уборками, присмотром за детьми. Летом подрабатывали... на строительстве тротуаров и дорог да еще пололи чужие огороды. За прополку кормили и давали рубль. Причем в этом качестве сестры Тюнины пользовались особым спросом. Ловкие и добросовестные, девочки и в школе учились очень хорошо. Верочка и вовсе была отличницей. Удивительно: нищета не воспитала в них ни хитрости, ни корысти. Наоборот, развила чувство гордости. Никогда в жизни дочери ничего не выпрашивали и не вырывали из горла. Если предлагали помощь — принимали с достоинством. Так было, когда Вере исполнилось 18 и перестали платить даже мизерную пенсию за отца, а учиться предстояло еще 2 года. Они-то в школу пришли переростками. Решили уйти в вечернюю, чтобы днем работать. Школа теряла отличницу с математическими способностями. Уговорили, помогли дом подправить. Они входили в мирную жизнь с запозданием. С первого по седьмой класс Вера никак не вырастала из сшитого мамой пальтеца. Сестры очень долго играли в куклы. Фантазия не увлекала их в сказочные страны. У кукол «были» простые, но крепкие и теплые дома, немудрящая, но сытная «еда». Лишенные необходимого, дети тосковали по обычной нормальной жизни.

В 1955 году Вера с медалью закончила школу. Мечталось об институте. Но, во-первых, престижные вузы оказались для интернированных закрыты, а во-вторых, просто не во что было одеться. В 56-м по первому призыву поехала на уборку целинного урожая в Казахстан. Там подзаработала на пальто, платье шевиотовое и туфли. Дальнейший выбор оказался простым как дважды два: до Калуги, где есть физмат, билет стоит 2 с полтиной, а до Брянска, где лесотехнический институт, можно доехать бесплатно. Сестра Валя осталась в Жиздре с мамой, позже закончила Московский пединститут заочно.