Коллектив авторов - Седые дети войны: Воспоминания бывших узников фашистских концлагерей

А пишу тебе, чтобы не только поздравить с праздником и пожелать всех благ в этой нелегкой жизни, но и рассказать о ситуации, которая задела меня за сердце.

Мы, дети войны, не видевшие детства, сидевшие в концлагерях, в своих провинциях ощущаем все «прелести» нынешней жизни в стране. Как и во многих областях, многие мирные калужские жители были временно оккупированы немецкими фашистами и частично угнаны в Германию, а часть семей была помещена в концлагеря на территории Белоруссии, Смоленской и других областей. Были угнаны и многие семьи моего Юхновского района, а две деревни — Савенки и Харенки — вообще исчезли не только с карты, но и из архивов и истории Калужской области.

Нынешнее германское правительство пошло на то, чтобы выплатить компенсацию вышеуказанным жителям оккупированных регионов из расчета 30 марок в месяц. Об этом, кстати, было написано в твоей газете «Знамя» за 26 января заместителем председателя комитета по соцзащите.

Но вот что, Трофимыч, главное, многие малолетние узники (их, кстати, остается все меньше — умирают), ранее оформившие документы, компенсацию получили, а те же, кто оформлял в конце 1995 г., в начале 1996 г. — не получили даже стартовой суммы, им отказали. У меня лично сестра получила, а мне — шиш, хотя были всюду вместе одной семьей». Читал я и перечитывал письмо Анатолия и диву давался. И горькие мысли роились в голове. Вот тебе и раз! Сколько лет знались, сколько раз виделись, а то, что он был узником фашистских концлагерей... Он — Толька Мельников боевой комсомольский вожак... Он — Анатолий Мельников, впоследствии вожак беляевских коммунистов... Волевой, веселый, гордый...

Да, как говорится, ни сном, ни духом не знал я тогда ту беду Анатолия Мельникова. Да в ту нашу счастливую пору рывков вперед к коммунизму и больших светлых надежд мы многого не знали. Как не знаем еще больше сейчас. Причем куда горшего. И, пожалуй, еще и поэтому «Знаменка» стала активно воевать с чиновниками власти за лучшую долю бывших узников фашистских концлагерей.

С большой военной беды, можно сказать, началась и продолжается беспокойная, крутая жизнь Мельникова. Родился он в 1936 г. в юхновской деревне Харенки, которой, по его словам, нынче и на свете нет. Лишь в памяти еще живых людей осталась. А уйдут из жизни они, уйдет и память о ней.

Когда в Харенку пришли немцы, отца, Ивана Кузьмича, уже с семьей не было. Под Старой Руссой с врагом воевал. Вернулся потом израненный. Но не в Харенку. Семьи тут уже не было. Ее немцы угнали. В марте, в самую непогодь. Было их шестеро. Мать, Прасковья Андреевна, бабушка Анастасия и четверо детей, мал мала меньше — Анатолий, два брата и сестра. В дороге оба брата умерли.

— Еще с нами тетка Нюша была. Тоже с четырьмя детьми, — рассказывал мне Мельников. — Первый концлагерь был недалеко, в Рославле. Второй — под Кричевом. Это уже Белоруссия. Освободили нас наши только в ноябре 1943 г. Считай, полтора года были в неволе.

— Домой вернулись?

— Да как тебе сказать? Куда было возвращаться-то? Все война разрушила. Всей семьей завербовались на Сахалин. Оттуда и в армию ушел. Но вот вернулся уже на родную Юхновскую землю. Отец с матерью жили уже в Барановке. Отец работал лесником.

— А как же попал в Беляево?

— Когда я закончил Боровское СПТУ, работал в Юхновской МТС трактористом. По путевке комсомола был направлен в совхоз «Беляево». Там меня избрали секретарем комсомольской организации. У меня было свыше ста комсомольцев. Да еще несоюзной молодежи сколько было. Знамя ЦК комсомола держали. До сих пор еще удостоверение лежит. Как передовика. В Беляеве добил 11 классов. Поступил в Тимирязевку. Поступил очно, а закончил (пошли хрущевские перемены) заочно. По специальности — общая агрономия. Тогда же в Костромской сельхозинститут махнул на курсы работников кадров.

А все же интересно вспоминать то наше время, те наши «великие» потрясения, выдвижения, передвижения, задвижения...

Особенно потянули из Мельникова жилы последние годы. В 1994 г. похоронил мать, Прасковью Андреевну. В 1997 г. схоронил отца, Ивана Кузьмича. Вернувшись со всех своих дальних работ жить в родную Барановку, Мельников был и общественным охотинспектором, и общественным инспектором рыбнадзора.

Тут еще напасть случилась. Жил он теперь в отчей Барановке, по его словам, между небом и землей. Сама Барановка под самым боком у Юхнова. На выезде к Зайцевой горе. И относится к Юхнову. Только вот что непонятно. Одна ее улица, Льнозаводская — городская, другая улица, Барановская — колхозная. И вот что от этого происходит.

— Я живу на Барановской стороне, — говорит Мельников. — Но сам не колхозник. А раз улица колхозная, я и не городской. Когда оказался без работы, меня не ставили на учет по труду. Первое. И второе. Самое интересное. Раз я не колхозник, хотя всю жизнь проработал в сельском хозяйстве, то приусадебного участка в 15 соток не имею. Хотя дом, который купил отец с матерью, имел 25 соток.

— Куда делись?

— Самозахватчики. И я теперь в результате неразберихи имею всего 7 соток вместе с постройками. Все эти годы хлопочу, ищу справедливость. Да разве ее нынче в России найдешь? Так что, Трофимыч, как был я узником в детстве, так и остался. Вечный узник я. Выходит, погибшим у нас вечная память, а нам, живым узникам — вечные муки... Выходит что так.

Записал Владимир Анпилов.

Мирошкина(Крысина) Нина Семеновна

г. Белоусово Калужской области

С 1941—1942 гг. наша деревня переходила от русских к немцам и обратно. Деревню превратили в пепел. Много было убитых и наших, и немцев. Перешагивали через трупы, как через снопы соломы. И это длилось целый год.

В наш дом попала бомба. Дом загорелся, и в нем сгорел наш дедушка. То, что у нас творилось целый год, знаем только мы, жители деревень, которые находились вдоль дороги от Козельска до Ульянова. По реке плыли убитые люди, кони, коровы. Вода была красная. Была такая страсть, а в печати почти никакой информации про наш Ульяновский район. Калужская область была самая передовая. Все было заминировано. Деревни, которые находились на берегу реки Витебить до реки Жиздра: Дурнево, Долгое, Речица, Слободка, Жуково, Белый Камень, Перестряж, Дретово — были передовой линией фронта. Здесь проходили страшные бои. С 13 августа 1942 по июль 1943 мы только где не были, то у немцев, то у русских.

Потом в июне 1943 г. нас отправили в Эстонию в концлагерь Клоого. Из Клоого нас перегнали в концлагерь Пилькуль. В этом лагере много людей умерло.

Сидели голодные, холодные и больные. Рядом лежали трупы до разложения. Дети ходили побираться. Мы знали всех охранников. Кто хороший, а кто плохой. Когда дежурили хорошие надзиратели, они нас, детей, пропускали под проволоку. Кто что подавал. Кто кусочек хлеба, кто свеклу, кто даже накормит и с собой дадут. Люди с нами делились.