Александр Розен - Времена и люди. Разговор с другом

Но неужели же я так ни о чем больше и не рассказал в тот вечер Кузнецову? Ни о ком из своих французских друзей? Ни о Робере Бюроне, ни о Рауле д’Ире, ни о Мишеле Сантоцком, ни о Параскевеску, ни о Гольдштейне, ни о Жильбере Брошаре, ни о Мануэле Гонсалесе, ни о ком ином из нашего интернационального братства, так счастливо сложившегося в тот год на берегу Ла-Манша… Совсем недавно я прочел книгу Робера Бюрона, в которой он, вспоминая нашу странную юность, признается, что на его будущие политические взгляды и на его работу во французском Сопротивлении самое существенное влияние имел Берк-сюр-Мер, где в одном тесном кругу оказались молодые люди не только разных стран, но и разных континентов — пять французов, два румына, два поляка, один перс (тогда еще не говорили — иранец), один перуанец и один молодой человек из Советского Союза. Этим молодым человеком из Советского Союза был я. И к этим строчкам Робера я могу прибавить, что наш круг был не только тесным, но и прочным. Всех нас привело в Берк несчастье, все мы тосковали по другой жизни, на всех нас давили гипсовые повязки, но очень скоро мы узнали, что, только взявшись за руки, мы сможем оказать сопротивление. И это не просто метафора. Вечерами мы собирались в нижнем холле, ставили наши «шарио» колесо к колесу и протягивали друг другу руки. Я — правую Роберу, а левую д’Ире, Робер — левую мне, а правую Параскевеску, Параскевеску — левую Роберу, правую Мануэлю Гонсалесу… И молчали. Недолго, конечно, две-три минуты, потом снова начинались шутки, кто-нибудь в ком-нибудь замечал смешное, шутили, смеялись, или, как говорил Робер, «делали зарядку перед сном».

Неужели же я так ни о чем и не рассказывал в тот вечер Кузнецову? Роберу о Кузнецове я очень много рассказывал. И это было не так просто. Для этих рассказов нужно было не только время, но и терпение. Терпение и мне, чтобы объяснить нашу жизнь, терпение и ему, чтобы понять мои рассказы.

Колчаковцы? Кто такие? Как, ты никогда не слышал о палаче русского народа адмирале Колчаке? Ничего не слышал о виселицах, которыми был усеян его кровавый путь по Сибири и Уралу? Но, прости меня: адмирал — это море, при чем тут Сибирь и Урал, уж это-то мы проходили в лицее. Хорошо, идем дальше. При чем тут этот поп? Поп не может любить комсомол. Да, милосердие, это я понимаю, я читал вашего Толстого, однако они испортили твоему приятелю ногу. Поп добился такого наказания, что твоему Кузнецову испортили ногу!

Крым и «Таласса» — слова понятные, все-таки Робер кончил лицей, там знания более фундаментальные, чем на рабфаке. Но что такое нэп? Разве торговать — это плохо? Почему? О господи, а эксплуатация человека человеком, а прибавочная стоимость, а «из России нэповской будет Россия социалистическая»? Все это надо объяснить своими словами, а своих слов обо всем этом у меня не было.

Робер находил, что моя дружба с Кузнецовым прекрасна, что малага в старой Евпатории — это напиток богов. Евпатория, туда и греки, и римляне доходили, не правда ли, и очень возможно, что среди римлян были и галлы!.. Слава богу, во Франции нет колчаковцев, боюсь, что наши святые отцы не помогли бы Кузнецову. Да, он остался на всю жизнь с кривой ногой, но еще неизвестно, что будет с нами…

Мне кажется, что я все-таки добился своего, и Робер понял, какой замечательный и благородный человек Борис Кузнецов, но проблемы нэпа, из которого обязательно должна была выйти Россия социалистическая, я думаю, остались ему непонятными. Особенно странным показалось ему утверждение, что «надо учиться торговать». «Учиться торговать, учиться торговать…» — он много раз и на все лады повторял эту фразу.

Однажды мы выбирали рубашку Роберу. Хозяин магазинчика «Все для мужчин» вынес на улицу несколько коробок и, стоя на подножке экипажа, стал показывать свой товар. Он раскрыл, я думаю, уже десятую коробку, но Роберу ничего не нравилось: то полоска слишком бледная, то клетка слишком крупная. Хозяин сказал, что право, не знает, чем бы еще мог угодить месье, на что Робер громко, так, чтобы я мог слышать, сказал:

— Надо учиться торговать! — и тронул лошадь.

У хозяина магазинчика «Все для мужчин» был совершенно обалделый вид.

Только перс никогда не шутил и не смеялся, да и наше дружное молчание давалось ему нелегко. Кажется, он больше всех скучал по родине, но это я сейчас понимаю, а тогда мне казалось, что по-настоящему по родине тоскую я один.

С этим персом была тяжкая история. Он перестал получать деньги из Тегерана и задолжал за два месяца в «Вилле Норманд». Месье Мален — наш главный администратор, всегда в легком подпитии, всегда теребящий свои тонкие усики, которыми очень гордился, уже несколько раз заходил в номер к провинившемуся.

— Месье Водри еще раз напоминает вам… (Водри был владельцем двух клиник-отелей: авантажного «Котаж де Дюн» и нашей, куда более скромной, «Виллы Норманд».

— Деньги должны прийти, — коротко отвечал перс.

Несколько раз и мы, друзья, пробовали начать разговор: все ли благополучно с его отцом, не навлек ли он на себя немилость шаха? Наконец д’Ире, со свойственной ему добродушной иронией, спросил:

— Не хочет ли ваша светлость взять в долг некоторую сумму?

«Его светлость» решительно отвергла это предложение:

— Деньги должны прийти.

Но прошел еще месяц, и наступил день, когда месье Мален, прежде чем снова отправиться к персу, как-то уж очень решительно подкрутил свои тонкие усики. Еще одно напоминание? Но оказалось, что дело куда серьезнее. Был объявлен приговор: месье Водри настолько добр, что не может отказать в номере своему старому клиенту — перс уже полтора года лежал здесь, у него был туберкулез позвоночника, — но отныне носильщики его не будут обслуживать и отныне он лишается пансиона. Как некредитоспособного его будут кормить «тем, что есть».

Мы узнали обо всем этом только через несколько дней. Перс, как всегда, молчал, а проговорился наш старый гарсон Луи. (Теперь это обращение — гарсон — уже давно запрещено.) Луи был стар, у него всегда дрожали руки, и весь он напоминал давно заезженную клячу.

— Что за отвратительную дрянь вы несете? — спросил его однажды Робер.

— Тс-с-с, тише, ради бога, тише, месье Бюрон, это для нашего перса… По приказанию месье Водри… Остатки… Но, клянусь, я стараюсь сервировать их так, чтобы они выглядели прилично.

Немедленно был вызван месье Мален.

— Что случилось? На мой взгляд, паштет превосходен…

— Нет, — сказал Робер, — вас пригласили не для того, чтобы обсуждать меню, а для того, чтобы вы передали месье Водри, что он подлец. Но, поскольку вы сами не посмеете ему передать, мы ждем господина Водри сегодня вечером.

Месье Водри вечером не пришел, приказ о снятии перса с довольствия был отменен. Водри отлично понимал, что в противном случае он лишится половины своей клиентуры. А еще через день пришли деньги из Тегерана. Их хватило на то, чтобы рассчитаться с долгами, и на обратный билет домой.