Александр Розен - Времена и люди. Разговор с другом

— Удовольствие получают девушки на вечеринках, — молвил наконец один из знающих, как надо носить ношу сию. — А поэзия… — И он так многозначительно покачал головой, что это покачивание могло означать быстрый приговор.

Суворов пел, как и жил, зная, что и песнь и жизнь могут оборваться каждый миг. Он не только напоминал мне молодого Тихонова, «праздничного, веселого, бесноватого», он напоминал мне и меня самого, когда я мальчиком бежал росным утром по набережной.

…Начиная с десятого января сорок третьего года до самого прорыва блокады мы были неразлучны. Мы были вместе и во время артиллерийской подготовки, и в тот предрассветный час, когда войска перешли Неву и начали наступление по всему фронту — от Невской Дубровки до Шлиссельбурга.

Снова, как и прошлой осенью, как и год назад, мы видели с правого берега 8-ю ГЭС, которую так метко назвали на фронте «Невским Измаилом».

Сорок пятая переправилась на левый берег, но с левого берега был виден все тот же «Измаил».

Здесь дрались так же, как осенью сорок второго — за каждый метр, с той лишь разницей, что и у гитлеровцев и у нас теперь на каждый метр было вдесятеро больше огня.

Но Сорок пятая успеха не имела. Это потом стало понятно, что она выполнила поставленную задачу; ведь именно на этом направлении, ведь именно с плацдарма на левом берегу, с нашего осеннего «пятачка» ждали немцы главного удара и потому именно на Сорок пятую, действующую с плацдарма, с «пятачка», немцы обрушивали наиболее мощные контрудары.

Но говорить и тем более писать об этом стали лишь после войны, а тогда мы только понимали, что дивизия не вышла на указанный ей рубеж, а вперед вышла 268-я, которой командует Борщев, и что немцев бьет 63-я, которой командует Симоняк.

Еще не была прорвана блокада, а эти дивизии уже стали на Ленинградском фронте легендарными, они шли вперед, они ломали и сломали немецкую оборону, они освободили Шлиссельбург, они соединились с волховчанами.

Я помню утро 17 января, когда Сорок пятая сделала еще одну, кажется последнюю, попытку, — неужели не мы, неужели не под нашим гвардейским знаменем, на котором был орден Ленина, Сольцы и Первая Зима? Еще одну попытку сделала дивизия утром 17 января, но и эта попытка успеха не имела.

18 января блокада была прорвана. 19 января мы с Суворовым возвращались на правый берег. По-прежнему, так же как и все эти дни, небо над Невой гремело. Это ведь только так кажется, что вот выполнена боевая задача, немцы побежали, и над полем боя воцарилась тишина. Не было никакой тишины, блокада была прорвана, но наши войска продолжали наступление, а немцы еще плотнее оборонялись и затыкали прорыв новыми дивизиями — откуда они их только брали?

Мы шли с Суворовым через Неву, а навстречу нам, на левый берег, шло пополнение: мы видели молодые веселые лица, никто здесь не обращал внимания на номера дивизий, все дивизии хороши, когда тебя только что призвали, да еще в день, когда блокада прорвана и политрук роты на привале повторяет слова командира батальона: «Надо закреплять успех, надо гнать немцев с ленинградской земли». Командир батальона слышал эти слова от командира полка, а командир полка слышал их в штабе дивизии, а еще раньше Говоров, не улыбаясь и не отвечая на поздравления, говорил: «Надо закреплять успех, надо гнать немцев с ленинградской земли».

И падали, и падали немецкие снаряды и мины на многострадальную Неву, и растекалась черная вода по льду, и по этой черной воде шло пополнение. И только один раз я столкнулся со старослужащим: это был сержант Витька Балычев, веселый парень из взвода разведки. Его ранило прошлой осенью, и он лежал в госпитале на Кировском, и там тоже балагурил и был всеобщим любимцем, потому что нигде так не ценят весельчаков и балагуров, как в госпиталях. Я его дважды навещал, у него там и мед стоял в банке, и винцо водилось, и белье ему няньки меняли чаще, чем другим раненым.

Он увидел нас с Суворовым, бросился:

— Ну, что там?

Я махнул рукой.

— Не маши рукой!.. — с внезапной яростью крикнул мне Суворов. — Не маши! — кричал он, как будто все и дело-то было в том — махнул я рукой или не махнул.

— Значит, не пофартило нам? — спросил Витька.

— Блокада прорвана! — крикнул Суворов.

— Это нам понятно…

— Блокада прорвана! — еще раз крикнул Суворов. — Блокада прорвана!

Вокруг шумело войско, переходившее Неву, торопливо, боясь, как бы не задело, а задеть очень и очень даже могло, но, услышав, как кричит этот лейтенант — высокий парень, такой ладный, такой загорелый и такой свой, — вокруг тоже стали кричать:

— Блокада прорвана, ура!

— Ну вас к лешему, — сказал Витька. — Мне уже один раз по заднице попало, больше не хочу. — И, не попрощавшись, побежал в свою родную Сорок пятую — кого он еще там встретит из старых дружков, а может, уже и никого не встретит, может, полегли Витькины друзья, прорывая блокаду.

У воинских частей, как и у людей, есть личные судьбы. И так же, как у людей, есть судьбы легкие и есть судьбы трудные, ровные и неровные. Судьба Сорок пятой — трудная и неровная судьба. Ей достались лавры Сольцов, первого нашего контрудара, но именно она, в окружении немцев, вынуждена была отступить к самому Ленинграду. Она получила Гвардию за сверхгероические усилия осенью сорок второго, и те же усилия в дни прорыва блокады не принесли ей славы. Дивизия в составе Ленинградского корпуса взломала «Северный Вал» в январе сорок четвертого, была на острие атаки, была признана ударной и получила звание Красносельской. Но в конце войны она воевала отнюдь не там, где мечтала воевать еще с двадцать второго июня сорок первого. Сорок пятая гвардейская не брала Берлин и не водружала красное знамя над рейхстагом: в эти дни она доколачивала гитлеровцев в Курляндии… Но тех, кто воевал в курляндских болотах, разве не встречал Ленинград так, как еще никого никогда не встречал? Разве забудется марш нашей гвардии по улицам Ленинграда летом сорок пятого, разве исчезнет из памяти золотое солнце над Дворцовой площадью, где ленинградская гвардия прошла парадом?

Георгия Суворова не было в дивизии, когда она вернулась домой с победой. У этого поэта была трудная судьба. Этот «сибиряк на Неве», как он сам себя называл, испытал все: и встречу с Витькой Балычевым на Неве в январе сорок третьего, и счастье увольнительной в Ленинград в январе сорок четвертого сроком на один час. Впрочем, ему и минуты тогда бы хватило: победа! — вот с каким единственным словом было связано его прощанье с Ленинградом.

И «прости» это было навсегда. «Ну, приезжай скорей, мы будем петь с тобой под грохот батарей…» Я приехал. Суворова уже не было.

Всю зиму и почти всю весну сорок третьего года под Ленинградом шли тяжелые бои, бои за Красный Бор, бои за Синявино и Мгу, бои за 8-ю ГЭС. «Бои местного значения» — так они именовались в сводках Совинформбюро. Конечно, по сравнению с битвой на Волге, где впервые немцы были взяты в гигантские клещи, а затем раздавлены или пленены в «котле», по сравнению с Донским, Степным и Сталинградским фронтами военные события под Ленинградом были боями местного значения.