Александр Розен - Времена и люди. Разговор с другом

Бельский не пошел на прием к командиру корпуса на правах старого однополчанина. Он сообразил, что будет лучше, если Шавров сам его обнаружит. И не ошибся. Подписывая бумаги, Шавров заметил фамилию Бельского и сказал то, что давно запечатлелось у него в памяти: «А, старый однополчанин!»

Он не думал, что этого замечания будет достаточно для утверждения Бельского командиром полка. Но этого уже было достаточно. Дела в корпусе благодаря Шаврову шли отлично. Частица этого успеха упала и на Бельского.

Прошло полгода. Перед самым началом Новинской операции подорвался на мине Петр Ильич Карасев, командир дивизии, один из самых близких товарищей Шаврова. Это был серьезный удар. Решение надо было принимать срочное.

Шавров остановился на Бельском. Он хлопотал и ездил с ним в штабарм, представлял Бельского. Наверху утвердили, хотя и не очень охотно: «Все-таки мелковат, мало знаний и опыта…» Некоторые говорили почти с открытой неприязнью: «Эх, не видать бы ему при других обстоятельствах не только что дивизии, но и полка». Другие, а их было большинство, справедливо замечали, что война научила судить человека не только по анкете; иной и в самом деле академии не кончал, а какие чудеса творит в трудной боевой обстановке. Может быть, и впрямь этот Бельский еще покажет себя…

Шавров тогда готовил Новинск. Впервые за долгую свою жизнь ему представилась возможность проявить себя. И он назначил Бельского не потому, что ни с кем не желал разделить будущий успех, и не потому, что боялся, как бы кто-нибудь из его помощников не сделал лучше, чем он сам, — это грязное дно честолюбия не было ему известно. Нет, он боялся, что его план, план действительно отличный, может сорваться, если его помощники самостоятельно поработают хотя бы над его деталями. Вот на какие горные вершины было поднято его честолюбие в ту минуту, когда он совершил ошибку, утвердив Бельского командиром дивизии.

Он очень скоро понял, что это ошибка. И во время Новинской операции не раз упрекал себя. Он упрекал себя и в тот день, когда полк Камышина не мог подняться, чтобы атаковать передний край противника, и потом, на второй и на третий день операции, когда ему пришлось помогать Бельскому резервами.

Был момент, когда Шавров едва не снял Бельского с должности командира дивизии. И он непременно снял бы его, если бы в ходе операции не обозначился перелом. Немцы не выдержали удара Северова с левого фланга и побежали по всему фронту. Бельский получил наиболее легкое задание — освобождение самого города.

Через несколько часов Шавров сам прибыл в Новинск. Он видел знакомые картины. На окраине города красноармейцы тушили пожар, и черные фигуры то возникали в пламени, то исчезали в нем. Связисты тянули провод к сараю, где разместился штаб какой-то части. Вокруг здания театра саперы ставили небольшие щиты: «Осторожно, мины!» На главной улице возле здания банка стоял маленький мальчик, держа на руках собаку, истекавшую кровью. Древняя старуха плакала над убитым бойцом.

Он остановил машину, вышел, прислушался — шум войны уходил все дальше на запад, а здесь было тихо, и каждый звук воспринимался особенно остро. Шавров подошел к старухе и прямо взглянул в лицо убитого.

В эту минуту он услышал радостные, возбужденные голоса и возгласы привета. Навстречу ему шла большая оживленная толпа освобожденных жителей Новинска, а в центре ее на коне ехал Бельский. Рядом с ним, тоже на коне, гарцевал его адъютант. Заметив машину Шаврова, Бельский спешился и, выйдя из толпы, громко доложил:

— Товарищ генерал-лейтенант, ваш приказ выполнен. Новинск взят. Поздравляю вас с победой, товарищ генерал-лейтенант!

Потом, через час, в Новинск пришла шифровка с благодарностью командарма, а вечером в Москве гремел салют в честь освобождения Новинска.

Трудно было придумать более неподходящий момент для снятия Бельского. Снять Бельского, считал он, значит бросить какую-то странную тень на все дело.

Да и так ли виноват был Бельский? Ведь никто сверху даже вопроса об этом не ставил. Этот вопрос задавал себе только сам Шавров. Вскоре он уже отвечал себе, что операция была очень тяжелая, воевать приходилось в условиях зимы и сильного обледенения грунта. Да и всем известно, что в одном и том же деле одному везет больше, а другому меньше. Он-то, Шавров, во всяком случае знал это. И чем ярче сверкала новинская звезда, тем равномернее распределялись свет и тени.

Кончилась война. Новинск по праву занял свое место в одном ряду с замечательными победоносными операциями. Но теперь вместе с гордостью у Шаврова появилось новое требовательное чувство — ревность. И Бельский нащупал и начал развивать это новое чувство, стремясь превратить ревность в подлинную страсть. Сначала осторожно, а потом все смелее и смелее он доставлял пищу для этого темного огня.

Бельский, с лицом серьезным и даже почтительным, вышучивал многие, весьма ценные описания боевых операций: «Написано-то это хорошо, слова красивые, но сама операция… да разве можно сравнить с Новинском!» Или, получив номер газеты с двумя подвалами, посвященными Шаврову, критиковал буквально каждую строчку: «Верных слов не нашли. Конечно, немало еще есть завистников…» Или заводил разговор о том, что кто-то пытается «умалить роль командира корпуса», или прямо говорил, что ему стыдно за людей, которые стараются присвоить себе заслуги Шаврова…

Для этой цели и была затеяна теоретическая конференция. Все то, с чем Шавров никогда бы не примирился раньше, все то, что претило здравому смыслу и вкусу, теперь стало возможным. Самому себе в том не признаваясь, Шавров ждал этих разговоров и намеков и полунамеков, и если Бельский молчал, Шавров сердито кашлял и раздражался, и на следующий день снова возникала необходимость в их личном свидании.

Бельский был человеком расчетливым, а в таких делах расчет вполне заменяет ум: расположение Шаврова подымало Бельского в глазах подчиненных и должно было оказать влияние на округ.

И все же главный расчет Бельского был в другом. Сосредоточенность Шаврова на одной, пусть замечательной, и в самом деле замечательной, боевой операции лишала его широкого видения, а следовательно, мешала обогащать свой опыт и развиваться. Бельскому эти добровольные шоры были дороже всего. Впервые в жизни его праздность, его неспособность к науке, его отвращение к движению мысли были странным образом регламентированы и поощрены. Впервые никто не смел смеяться над его ограниченностью и нерадивостью и жаловаться на его невежество и грубость. Он потому и не придал большого значения осенним осложнениям с Иваном Алексеевичем, что считал возможным все уладить начальственным окриком. Он потому и испугался так статьи Федорова, что гласность и грубый окрик несовместимы. И для того чтобы покончить со всем этим раз и навсегда, Бельский привез федоровскую рукопись к командиру корпуса. Ему не столько хотелось похвалиться своим усердием, сколько нужно было получить решительное слово Шаврова. Это слово, как щит, должно было прикрыть отзыв Рясинцева — Кирпичникова, отзыв, которому пора было дать ход.