Александр Розен - Времена и люди. Разговор с другом

Надо было все подчинить предстоящему делу. Решение работать ночью изменило распорядок дня. И этот сложный, ни в каких уставах не указанный быт должен был помочь людям добыть победу.

Теперь уже не только каждый день, но и каждая ночь приносила новые хлопоты, требовала от Ивана Алексеевича новых усилий.

Но при всем этом вид у него был довольный и даже счастливый, и бойцы говорили о нем, что он «сияет, будто кто тряпочкой протер».

Иван Алексеевич и сам чувствовал необыкновенную душевную легкость. Он готов был работать еще больше, еще напряженнее. У него теперь был свой талисман: в трудную минуту он вспоминал разговор с Камышиным и чувствовал на себе его взгляд — прямой, требовательный и участливый.

Было легкое звонкое утро, когда Модестова впервые после болезни пришла в типографию. Бурков заехал за ней на своей машине, но она решила пойти пешком: после болезни ей особенно остро хотелось подышать свежим воздухом.

Бурков медленно вел ее под руку и каждые пять минут спрашивал:

— Вы не устали? Может быть, все-таки лучше на машине?

Но она только смеялась в ответ. Давно она не чувствовала себя такой молодой.

Бурков рассказывал ей о типографских делах. За эти две недели многое произошло: новый линотип установили — отечественное производство, сила; квартальный план выполнили с превышением, в министерстве обещали премию…

Бурков был очень серьезен. Просто удивительно, как можно быть серьезным в такое утро, когда снова пришла весна. Да вот, пришла, как это говорится, «несмотря ни на какие трудности». После болезни жизнь воспринимается как чудо. Это — вполне здоровое восприятие жизни. Между прочим Бурков сообщил Анне Николаевне, что в молодежном общежитии работает какая-то комиссия. Он этого, конечно, не касается, но факт, что комиссия работает.

— А почему ты этого не касаешься? — спросила Анна Николаевна.

— Да там у нас все в полном порядке.

— Зачем же тогда комиссия?

Бурков пожал плечами:

— Ну что ты беспокоишься? Вязникова молодец, просто у нас любят обследовать.

Но едва только Анна Николаевна встретилась с Катей, как сразу же поняла, что не так-то все просто.

— Что же ты молчала столько времени? Черт знает что делается, а ты молчишь…

— Но ведь вы все это время были больны, — оправдывалась Катя.

— Не я, так кто-нибудь другой помог бы. Вполне могла вместе с Валей Мошковой съездить в райком. Все ж таки она секретарь нашей комсомольской организации…

— Откровенно сказать… Вы знаете, Анна Николаевна, как-то мне неудобно: ведь вся эта комиссия, все это из-за меня лично. Я ж прекрасно понимаю…

— Плохо понимаешь, — резко сказала Анна Николаевна. — Такая «тонкая психология» только мешает делу…

Сказала и тут же пожалела о своей резкости. Очень уж много пришлось Кате пережить без нее. «Во всяком случае, надо весь этот узелок распутать — и немедленно. А если надо, так и разрубить», — думала Анна Николаевна.

Она решила начать с комсомола. Секретаря райкома Андрея Локотника Анна Николаевна хорошо помнила по довоенным временам. Тогда он был секретарем комсомольской организации соседнего Машиностроительного завода. «Хороший паренек, — вспоминала Анна Николаевна. — Тихий, скромный… А комсомол там боевой был!»

Вспомнила Анна Николаевна и тот вечер, когда она по приглашению заводских комсомольцев выступила у них как участница первой русской революции. И снова мелькнул перед ней белобрысый паренек, молчаливый и тихий. После вечера комсомольцы провожали Анну Николаевну до самого дома. Среди них был и Локотник…

Все эти воспоминания находились в странном противоречии с тем делом, по которому она пришла сейчас в райком комсомола.

В коридоре Анну Николаевну окликнули. Какой-то плотный мужчина в свитере, расшитом белыми оленями, и в роговых очках бросился к ней:

— Товарищ Модестова! Анна Николаевна! Как же я рад вас видеть! Не узнаете? Локотник моя фамилия…

— Локотник? — Анна Николаевна смутилась. — Действительно, я вас не узнала… А ведь я к вам пришла…

— «Вас! Вам!» — укоризненно покачал головой Локотник. — Прошу вас, Анна Николаевна, прошу, — сказал он, открывая перед ней дверь.

В кабинете Анна Николаевна внимательно оглядела Локотника. Да, никак не узнать в нем белобрысого тихого паренька, который в тот вечер провожал ее. Но что же тут удивительного? Ведь прошло… Ну да, прошло десять лет.

— Вы… — начала Анна Николаевна. — Ну ладно, ладно… Хочу спросить: женат? Есть дети?

— Старший в школу пошел. Сейчас я вам все «святое семейство» продемонстрирую. — Он вынул из бумажника любительскую фотографию. — Младшенькая — моя любимица, ну а сын — тот мамкин сын.

— Да он, пожалуй, сам скоро будет в комсомоле, — сказала Анна Николаевна.

— Не говорите, — ответил Локотник, поняв, о чем она подумала. — Прямо ерунда получается. Ну какой я комсомолец? Последний раз на выборной должности был в начале тридцать шестого. Ну а потом — исключительно производство. Да разве вы не помните: бригада Локотника?.. Гремели ведь!

— Помню, конечно, но я думала — однофамилец.

— Нет, это я. Потом меня инструктором по производственному обучению сделали, по всем заводам нашего треста ездил. В войну новую технику фронту давали. Орден получил — «Знак Почета». В газетах писали. Не читали? Дело большое, только я, знаете, своими руками предпочитаю. — Локотник немного помолчал, словно набирая силы для рассказа о своей жизни. — После войны выдвинули в трест начальником отдела. Но не прижился я там. Я вам, как родной, говорю: мое дело — производство. Да и материально мне в тресте никак. Ведь семья, Анна Николаевна… А на производстве я свое всегда заработаю. Наконец, есть приказ: на завод! Такая радость была, что всех собрал и спрыснули. Однако всего одну неделю на заводе прожил. Освоиться не успел, снова вызывают… Что такое? Будешь работать секретарем комсомола. Комсомола? А ты думал! На комсомольской работе был? Был, но ведь с тех пор сколько лет прошло, имею специальность, да и годы мои уже не те. Говорят: ничего, ничего, человек нужен солидный, положительный. Вот ведь как загорелось! Я говорю: уж лучше бы мне тогда, десять лет назад, комсомолом заняться, у меня к этому вкус был… Вы меня извините, Анна Николаевна, вы, наверное, по делу пришли, а я к вам с исповедями…

— Да нет, почему же? Мне интересно. Я люблю, когда вот так, откровенно… А пришла я действительно по делу. На мой взгляд, совершена большая несправедливость, и, можно сказать, по вашей линии, по комсомольской.

— А что такое? — забеспокоился Локотник.

— Интересно, на какой предмет вы надумали в наше типографское общежитие посылать обследовательскую комиссию?