Марк Алданов - Ленин. Политическая биография (французский вариант)

Так же, как партия не определяет форму, она не определяет и момент.

От чего же зависит форма и время проведения революции?

«Форма революции (пролетариата) в конечном счете будет зависеть от обстоятельств (!), в частности, от природы сопротивления, которое будет противостоять ее освободительному усилию. Социалистическая партия не отступит ни перед одним из случаев, предоставленных ей пусть даже ошибками, допущенными буржуазией».

Следовательно, принцип всеобщего избирательного права — вопрос обстоятельств . Но решительно непонятно, при чем тут сопротивление буржуазии. Допустив, что этот принцип будет для буржуазии также вопросом обстоятельств (что вполне вероятно) и обстоятельства будут таковы, что буржуазный класс сочтет себя в состоянии обойтись без всеобщего избирательного права, даже не стоит вопрос о том, чтобы понять: вправе ли социалистическая партия противопоставить его силе свою силу? Слишком очевидно, что в этом случае буржуазия будет нести ответственность за революцию, а социалистам ни за что отвечать не придется. Но пока ничто не угрожает существованию всеобщего избирательного права, будет ли иметь место силовое выступление, можно ли, должно ли его осуществить? Вопрос вопросов. Человек с улицы все еще ждет ответа съезда.

«Социалистическая партия не определяет момент...» — гласит «Программа». «Как мы можем предвидеть, какую форму примет революция?» — спрашивает Леон Блюм. Однако определяет партия момент или нет, предвидит форму революции или не предвидит, все же необходимо, чтобы она ответила на вопрос, поставленный «Л’Авенир»: подходит ли настоящий момент для появления коллективной собственности на орудия труда, на обмен товаров и потребление? Если нет, партия обязана честно сказать об этом, не думая о том, будет ли это неприятно г-же Луизе Сомоно и г-ну Александру Блану. Если да, также следует прямо сказать об этом, невзирая на огорчение, которое могут испытать г-да Альбер Тома и Андре Лебей. И не менее важно ответить на второй вопрос «Л’Авенир»: может ли революционная власть обойтись без подтверждения демократических практик? Четкие ответы на эти не менее четкие вопросы были бы несравненно полезнее открытий, заявленных в «Программе действия» и в «Комментарии» в отношении конечной цели социалистической партии, а именно — кто бы мог подумать? — замены одной формы собственности другой.

Впрочем, если «Программа» умалчивает о возможных шансах различных форм социальной революции, г-н Леон Блюм все же роняет несколько слов по этому поводу. Они весьма многозначительны и заслуживают лучшего отношения. Он говорит: «Зато если бы осуществилась на практике одна из гипотез, которые нам пришлось рассмотреть, пусть и не самая вероятная , если захват власти пролетариатом был бы результатом законного прихода к ней в силу того, что социалисты завоевали большинство мест в парламенте своей страны, если бы они были в состоянии осуществить то, что является смыслом революционных преобразований, то есть радикальную трансформацию формы собственности, так вот, несмотря на законный характер этой трансформации, это все равно было бы революцией ( Новые аплодисменты )».

Полагаю, эти аплодисменты относились главным образом к высказанной г-ном Блюмом сенсационной идее, что конечной целью социалистической партии является смена формы собственности и что эта смена называется революцией. Но не думаю, что его оценка возможности осуществления теорий, которые ему «пришлось рассмотреть», встретила единодушное одобрение съезда. Я не могу не выразить свое удивление тем, что вопросы подобного рода в такой момент могли были быть обойдены молчанием в «Программе» и быть затронуты мимоходом в «Комментарии», где им отведено всего девять слов. Вследствие того, что социалисты еще не имеют большинства в парламенте и в стране, французский народ, и в первую голову пролетариат, вправе ожидать от социалистической партии указаний: к чему она их призывает?

«Программа действий социалистической партии» более четко отвечает на не менее важный вопрос о диктатуре пролетариата. Вот что там говорится по этому поводу:

«Какова бы ни была форма, в которой произойдет революция, вслед за взятием власти пролетариатом, по всей видимости, последует период диктатуры».

Постулат точен, можно лишь поздравить французскую социалистическую партию с тем, что она сумела так хорошо воспользоваться уроком, преподанным русской революцией. Французские деятели, прикидывающиеся большевиками и воспринявшие большевистские идеи как раз в то самое время, когда они не выдержали испытания временем, своей тактикой напоминают мне тех бравых египтян, которые сидели тихо, покуда все силы Великобритании были поглощены войной, и взбунтовались во имя независимости после поражения Германии.

«История ясно показывает смысл этого понятия, которым бесстыдно злоупотребляют в реакционных полемиках. Оно дает решительное доказательство того, что новый строй — политический или социальный — не может при закладке основ новой законности положиться на кадры того режима, который был смещен. Революции XIX века преуспели либо провалились в зависимости от своего отношения к данному принципу. Этот переход от одного строя к другому и составляет диктатуру пролетариата».

Так написано в «Комментарии» г-на Блюма.

«Когда новый строй, будь то политический или социальный, неважно, опрокинул строй, существовавший до того, — это событие заранее обречено на провал, если оно станет немедленно опираться, дабы оправдать себя и ввести в законные рамки, на институты политические, экономические и социальные того строя, который он сверг. ( Аплодисменты ).

Возьмите одну за другой все политические революции XIX века. Вы увидите, что они преуспели либо провалились в зависимости от того, соблюдали ли это правило, которое, могу это сказать, — является правилом профессиональной техники. Они преуспели либо провалились в зависимости от того, озаботились ли — между разрушением старого строя и возведением законного нового здания, — проложить промежуточный этап диктатуры, который, коль скоро речь идет о социальной революции, будет именоваться безличной диктатурой пролетариата, а в другие эпохи, в другие революции, был или мог быть диктатурой роялистской партии, или бонапартистской, или республиканской».

Мне кажется, что эта «Программа» и ее парафраз — «Комментарий» (если только не наоборот, «Программа» — парафраз «Комментария») ничего не доказывают. Все революции XIX века, — заявляет г-н Блюм, — преуспели либо провалились в зависимости от того, был ли у них промежуточный этап диктатуры пролетариата. Было бы любопытно узнать, как г-н Блюм классифицирует революции XIX века и каковы, на его взгляд, те, что преуспели. Однако автор «Комментария» не желает множить исторические примеры, он не «хочет строить из себя профессора истории». Из этих примеров он выбирает лишь один. «Перенеситесь в последнюю из революций, случившихся во Франции: смена империалистического строя республиканским в 1870—1871 годах. В чем, к примеру, конфликт между Гамбеттой, с одной стороны, и остальным правительством Национальной обороны— с другой? А в том, что перед приближающимися выборами, чья поспешность была обусловлена перемирием, Гамбетта предлагал принять подлинную диктатуру демократии. Гамбетта желал издать закон о том, чтобы бывшие чиновники Империи не могли избираться. Это было незаконно. Неважно, — отвечал Гамбетта, — я за диктатуру, в противном случае Республика и демократия обречены... И впрямь, два или три года спустя, из-за того, что Гамбетта не сумел достаточно продлить промежуточный этап диктатуры, реакционный парламент замыслил реставрацию монархии».